– Мне нужно присматривать за ОскиАйри. Не хочешь немного посидеть со мной на диване?

Лидия что-то хотела, но Хонор не могла понять, что именно. Она кивнула, медленно прошла через гостиную, избегая игрушек на полу, и уселась на диван. Двое младших детей сидели в кресле-мешке на полу и смотрели телевизор. Лидия присела возле нее и начала покачивать ногой. Хонор чувствовала движение, расходящееся по дивану.

– Что тебя беспокоит? – спросила она.

– Мне бы хотелось, чтобы папа был здесь, – начала Лидия. – Мне бы правда этого очень хотелось. Я бы хотела с ним поговорить. Я, конечно, могу поговорить с мамой, но она такая… Не уверена, что она действительно поймет. Она считает, что если ты хороший, то у тебя все получится.

– Похоже, не стоит ожидать столь многого от простой благопристойности, – сказала Хонор. – По моему опыту, мир устроен совсем не так.

Они молчали, слушая, что говорят по телевизору. Программа, кажется, была о каких-то существах, которые могут заниматься йогой, но не говорят по-английски. Удивительно, как в эти дни дети получали хоть какие-то языковые навыки.

Они с Лидией никогда не были близки. В детстве Лидия была неугомонной, в ней было слишком много энергии, она никогда не сидела на месте. А потом, когда Стивен умер, Хонор не могла больше на нее смотреть, не видя при этом сына.

Джо пришла с ней в гости вскоре после похорон, и, когда Лидия вошла в дом, хоть ей тогда было всего шесть, солнечный свет упал ей на лицо так же, как падал на лицо Стивену, когда он приходил из школы.

Волосы отличались, одежда тоже была другой, но выражение лица было точно таким же, и Хонор почувствовала такую острую тоску, будто в нее вонзили нож. Ей хотелось обнять эту маленькую девочку, держать ее и никогда не отпускать. Ей хотелось смотреть на нее часами, отслеживая сходство с отцом, с мертвым сыном Хонор. Ей хотелось плакать и целовать Лидию, снова и снова, и проводить с ней каждую секунду, закрывшись от всего остального мира. Вновь пережить детство своего сына через детство внучки.

И, конечно, все это было невозможно. Это было иррациональным и пугающим. Это было необоснованной любовью, слишком близкой к потере, такой же, какой она любила Стивена, а когда-то Пола.

Поэтому Хонор отошла в сторону. Она слишком любила Лидию, поэтому не могла позволить себе любить ее так безудержно. Они вели себя друг с другом сдержанно, оставляя многое несказанным.

Девочка была единственным родственником Хонор. И Хонор понятия не имела, как поболтать с ней о чем-то или как поговорить об их жизни. Они никогда раньше этого не делали. Единственное, что они когда-либо обсуждали, – это книги.

– Что сейчас читаешь? – спросила она.

Лидия перестала качать ногой.

– Я взяла твой томик «Гамлета». Надеюсь, ты не против. Ты тогда была на прогулке.

Она ходила прогуляться по Китс-Уэй. Она шла осторожно, шаг за шагом, по широкому тротуару и вернулась совершенно измотанная.

– Конечно, я не против. Ты можешь брать любые мои книги, ты же знаешь. «Гамлет» – прекрасная пьеса. Ты уже прочла?

– Я начала. Я… – Лидия повернулась на диване и теперь сидела лицом к Хонор. – На самом деле я хотела спросить тебя о том, что написано на первой странице.

– Ох… Понятно.

Хонор знала, что там написано, знала, в каком магазине в Оксфорде книга была куплена, знала высокие полки и запах бумаги и переплетов. Она знала, как она была куплена. Могла видеть, как его руки ее выбирают, передают деньги. Гладкие узоры его почерка, когда он писал своей любимой золотой перьевой ручкой на чистом листе в начале книги. Она помнила момент, когда он вручил ей книгу за угловым столиком в кафе, где их не было видно, и как она открыла ее, чтобы прочесть, что он написал.

– Там написано: Х. Я всегда о тебе думаю, – продолжила Лидия. – И вместо подписи стоит просто П.

– Да, – согласилась Хонор.

– Это… Вы с ним…

– Это написал твой дедушка. Да.

Она слышала, как странные существа в телевизоре вопили от бессмысленной радости, пока плыли по воздуху. Так странно говорить о Поле «твой дедушка». Так странно вообще говорить о нем.

– Я… ничего о нем не знаю, – сказала Лидия. – Он… еще жив?

– Не знаю. Он немного старше меня, так что это возможно.

– Вы не общаетесь?

Хонор сложила руки на коленях.

– Пол Ханиуэлл был моим профессором. Меня тогда только назначили младшим лектором. И он был женат.

– Твой профессор? То есть – как твой учитель?

– Нет, заведующий кафедрой, на которой я работала.

– И вы любили друг друга? Он ушел от жены?

– Да, я любила. И он любил. По крайней мере тогда. И нет, он не ушел.

– Ты думала, он ее бросит? В смысле, ты надеялась на это, да?

– Он никогда не говорил, что оставит жену ради меня.

– Так что случилось?

Хонор закрыла глаза. Моменты падения заново проигрывались у нее перед глазами.

Взгляды украдкой, случайные касания рук. Неловкие паузы, полные несказанного, под конец вечеринки кафедры. Тот раз, когда он ей позвонил, сказав «Хонор», и в его голосе слышалось, что это означает больше, чем просто ее имя.

И она вернулась к нему. Она касалась его лица, стоя в тени, а потом они услышали, что кто-то идет, и отскочили друг от друга. Ощущение его кожи несколько дней оставалось у нее на пальцах.

Впервые это случилось в те выходные в Копенгагене, на съезде. Они выпили слишком много вина за ужином, зная, что должно случиться, оба напуганные этим, несмотря на то, как сильно оба этого хотели. А потом была невообразимая роскошь его номера: того голого гостиничного номера с лампочкой без плафона, жесткими простынями и захватанным стаканом мутной воды. Все это время вместе. Все те часы до утра. Она касалась его с головы до пят, впитывая каждую часть. Она не знала, что может быть такой ненасытной. Даже не подозревала от себя подобного до того момента.

– Я все равно его любила, – сказала она внучке. – Я любила его без надежды.

Она чувствовала взгляд Лидии на своем лице. Знала, о чем она думает: она задавалась вопросом, как в этой пожилой даме, иссохшей и хромающей, могла быть такая сильная страсть, способная затмить разум.

«Однажды тебе будет восемьдесят, а ты будешь чувствовать себя на тридцать пять. Иногда ты будешь чувствовать себя на двадцать, десять или шесть лет. Ты будешь тянуть руку к давно умершим людям. И будешь в шоке, когда прикоснешься к собственной, похожей на бумагу, коже».

Конечно, не было никакого смысла говорить это человеку возраста Лидии. Она бы никогда не поверила. Молодые думают, что останутся такими навсегда. Хонор тоже так думала.

Она почувствовала, как ею овладевает сильнейшее желание защитить эту девушку, еще некрепко стоящую на ногах, с непослушными волосами и запахом фруктовых леденцов.