– В любом случае, – живо добавила она, – «Гамлет» тебе понравится. Разумеется, речь там идет о смерти, и Гамлет глупец, но в этом и весь смысл.

– Но… если он так и не ушел от жены, как ты справилась с ребенком? Я имею в виду моего папу.

– Я переехала к отцу в Сток-Ньюингтон. Мать умерла незадолго до этого, но он меня принял. Я была ему благодарна. Я была уже зрелой женщиной за тридцать и достаточно взрослой, чтобы прекрасно все понимать. Не каждый родитель посчитал бы такое приемлемым.

– Разве он не хотел знать, кто отец?

– Мы это не обсуждали.

Хонор с отцом многого не обсуждали. Шимон Левинсон был немногословным человеком. И он не был ласковым человеком. Будучи ребенком, Хонор никогда не получала от него поцелуев или объятий; она посчитала бы это немыслимым. Мать Хонор была той, кто успокаивал и целовал на ночь. Отец же был постоянным, непрерывным источником не любви, но присутствия. Надежности. Даже после того, как он продал свои хозяйственные магазины и вышел на пенсию, по его распорядку можно было сверять часы.

Но, когда родился Стивен, он приехал в больницу и держал ребенка, своего внука, на руках с нежностью, от которой Хонор прослезилась. Он поцеловал покрытую пушком голову Стивена.

– Это новое начало, – сказал он охрипшим от эмоций голосом.

И тогда Хонор впервые подумала, что отец был скуп на ласку не из-за недостатка чувств. Возможно, все было как раз наоборот. Он чувствовал слишком много, чтобы выразить это лаской или словами.

И несмотря на то, что его уже давно не было в живых, с годами она понимала его все больше. Она замечала в себе его природу.

Хонор потянулась, прикоснулась к руке Лидии, потом взяла ее в свою. Мягкая, безупречная кожа, на полпути между детской и женской.

– Мы с тобой, наверное, мало разговаривали, – сказала она.

– Оно того стоило, любить его? – спросила Лидия. – Даже зная то, что ты знаешь сейчас? Ты бы оставила все как было?

Хонор водила большим пальцем по ладони Лидии. Она помнила, как держала другие руки. Пола и Стивена. И своего отца – в конце.

– Я бы ни за что ничего не изменила, – ответила она.

Лидия поднялась наверх, чтобы уложить детей, а Хонор осталась сидеть на диване, думая об их разговоре. Она никогда никому не рассказывала о Поле. Это, наверное, впервые за последние сорок пять лет она намеренно произнесла его имя. Его было нелегко произнести вслух.

Но существовала некая нить, тянущаяся от Пола к ней, к Стивену, к Лидии. Хонор выросла в религиозной семье, и, хотя отказалась от семейных традиций, они привязали ее к прошлому так, как, ей казалось, не могли привязать Лидию.

Возможно, настало время рассказать о нем. Возможно, она должна была рассказать о нем очень давно, но изо всех сил старалась об этом не думать. «Почему ты мне никогда не говорила?» – спрашивал ее Стивен.

Хонор тяжело сглотнула.

В комнату вернулась Лидия; Хонор поняла это по звуку, прежде чем заметила движение.

– У меня… есть это, – сказала девочка, сев возле Хонор, и положила что-то в руки бабушки. Стопку бумаги, возможно конвертов. Письма.

– Почерк такой же, как и в твоей книге, – сказала Лидия. – Они-то и заставили меня задуматься, но я не могла вспомнить, куда их положила.

Хонор перебирала конверты, поочередно поднося их к свету. На них можно было разглядеть почерк Пола. На каждом – имя и адрес Стивена, выведенные уверенными, толстыми черными линиями. В адресе был указан Брикхэм, дом, где жили Стивен и Джо, когда он читал лекции в местном университете.

– Они запечатаны, – сказала Хонор.

– Да, – подтвердила Лидия. – Я никогда их не открывала. Не знала, от кого они. Думаешь, они от его отца? Моего дедушки? В обратном адресе указана Калифорния.

– Да.

Как странно касаться того же, чего касался Пол, теперь, после стольких лет. Конверты были плотными, хорошего качества: в них, скорее всего, были открытки, а не письма.

Ей приходило такое письмо – до того, как умер Стивен. Перед тем как она поругалась с сыном. На нем был тот же почерк, такой же штамп.

Лидия набрала воздуха.

– Я… я любила ждать почту. Когда была маленькой. Это вошло у меня в привычку. Мне нравилось получать почту первой. После того как папа умер, я собирала все, на чем было его имя, и хранила. Все это лежало в специально отведенном ящике. Наверное, я думала… я думала, что, если буду их хранить, он сможет вернуться за ними. Глупо, не правда ли?

– Действительно глупо, но это можно понять, – ответила Хонор, которая сама не так давно занималась отрицанием реальности.

– Там много всякой всячины – в основном, как мне кажется, коммерческие рассылки и банковские выписки. Я никогда их не открывала и не читала. Но эти письма приходили каждое Рождество. Наверное, я думала, что это рождественские открытки.

– Возможно, так и есть.

– Не знаю, приходили ли они до того, как папа умер. Мама выбросила все его письма и записи. Она сказала, что их слишком больно читать. Она оставила только несколько его книг и наручные часы.

Марки были американскими. Всего было восемь писем.

– Они перестали приходить?

– Должно быть. Я имею в виду, что смогла найти только эти. Все они приходили на наш старый адрес, до того как мы переехали, поэтому, может, их просто не переадресовывали. Он, должно быть…

– Он, должно быть, думал, что Стивен жив.

– Да, – сказала Лидия. – Ты знала, что он писал папе?

– Нет.

Стивен никогда не говорил ей об этих письмах. Может, и в этом она тоже была виновата?

– Может, нам… Думаешь, нам стоит их прочесть?

Восемь непрочитанных писем от ее любовника к ее сыну. Хонор закрыла глаза и боролась с собой. Но она уже стара, и кому это может навредить, если она прикоснется к нити, пропустит ее через пальцы?

– Читай ты, – сказала Хонор. – Прочти их мне. По одному за раз. Пожалуйста.

Родительские собрания проходили бы намного легче, если бы на них не было других родителей.

Те, кого она особо не знала, не доставляли неудобств. Они в большинстве своем были очень хорошими людьми, и Джо нравилось обмениваться с ними любезностями, держа в руках пластиковые стаканчики с апельсиновым напитком, которые школа выставляла для них в спортзале, пока они ждали следующую встречу с учителем. Они, конечно, могли знать старую сплетню о них с Ричардом, но ничего бы не сказали. Они бы притворились, что не знают. Вежливость и бессодержательные беседы давали ощущение защитной перегородки, и общей темой была школа и экзамены. И повсюду были одинокие родители или родители, которые пришли без супругов, так что Джо не чувствовала, будто выделяется на их фоне.