Кто-то из посетителей паба сразу вспомнил легенду об оборотне, что некогда лютовал в этих краях, а именно – похищал и насиловал молоденьких крестьянок. В хмельных головах подвыпивших рыбаков древнее суеверие пустило корни так глубоко, что другого объяснения происходящему никто не предложил. Сформированный прямо в пабе отряд ополченцев, вооруженных парочкой дробовиков, острогами, бейсбольными битами и огнетушителем, мужественно отправился при свете фонарей в ночь на борьбу с воскресшим из небытия оборотнем.

Окажись среди ополченцев языковед, он бы с удивлением обнаружил, что оборотень почему-то завывает на чистейшем русском языке, что шло вразрез с той частью легенды, где об оборотне говорилось как о местном уроженце. Еще больше подивился бы языковед тому, что из всего великого и могучего оборотень нарочно выбирает наиболее пошлые и оскорбительные слова.

В итоге все завершилось довольно прозаически. Из лодочного домика у восточного пирса был извлечен связанный по рукам и ногам якорной цепью вполне обычный человек с разбитым в кровь лицом, по которому, похоже, ударили чем-то тяжелым. Человек безумно вращал глазами и на ломаном французском потребовал в первую очередь не доктора, а телефон, дабы срочно позвонить в некую фирму «Дюпон и Делакруа»…

Напарник полковника Мотылькова Степан так и не сумел внятно объяснить по телефону, куда подевался его соотечественник: утонул в водах Средиземного моря или был захвачен в плен вероломными рефлезианцами. И, даже имея за плечами богатый опыт аналитика, петербуржец затруднялся сказать, какое из этих двух зол следовало считать для Василича меньшим…

И придет на тебя бедствие; ты не узнаешь, откуда оно поднимется, и нападет на тебя беда, которой ты не в силах будешь отвратить, и внезапно придет на тебя пагуба, о которой ты и не думаешь.

Исайя, 47–11

– Так же давно все это было… – проговорил смотритель Гавриил после тяжелого вздоха.

Мефодий оторвался от еды и недоуменно взглянул на Главу Совета, абсолютно не догадываясь, что он имеет в виду.

– Очень давно, – сказал тот, печально глядя в иллюминатор, за которым ничего, кроме серой пелены тумана, не наблюдалось.

– Простите, смотритель Гавриил?..

– Да вот, обнаружил у тебя в голове один незаданный вопрос и просто вспомнил былое…

– Какой вопрос? – поинтересовался заинтригованный Мефодий. Было весьма любопытно, что же такое могло храниться в его памяти, что вогнало смотрителя в меланхолию.

– Вопрос, который тебе не терпится задать с того самого дня, когда мы только прибыли в Ниццу, – пояснил Гавриил. – Обо мне и смотрителе Пенелопе.

– А, вот вы о чем, – дошло наконец до исполнителя. – Да я не то чтобы хотел спросить, просто…

– Просто ты заметил, что наше общение со смотрителем Пенелопой носит немного неформальный характер, не так ли?

Мефодий неопределенно пожал плечами: дескать, было такое, но, если честно, это ваше личное дело, как с кем общаться и кого цветами одаривать.

– Я никогда не делал из наших отношений со смотрителем Пенелопой секрета, – продолжал Гавриил. – Мы с ней… Ты знаешь, что смотрителям запрещено создавать семьи; мы сближаемся только для того, чтобы зачать, родить и вырастить лишь двух детей за всю нашу жизнь. Этот закон создан Хозяином и регулирует количество смотрителей на планете: при длительном сроке жизни следует жестко контролировать нашу численность. Как только гибнет кто-то из смотрителей, Совет сразу дает добро очередной паре молодых смотрителей на зачатие. В общем, когда мы с Пенелопой были молоды…

Пораженный Мефодий даже отложил ложку. Смотритель Гавриил рассказывал настолько интимные вещи, что невольно возникал вопрос: а по какой причине акселерат заслужил подобную откровенность со стороны не кого-нибудь, а самого Главы Совета?

– Наша очередь подходила уже два раза, и мы с Пенелопой воспитали с пятисотого по тысяча двухсотый год двух сыновей. Поэтому нет ничего удивительного в том, что мы все еще поддерживаем теплые отношения.

Гавриил печально улыбнулся и развел руками: мол, вот такая у смотрителей жизнь, никаких особых секретов.

– И где же теперь ваши дети? – полюбопытствовал акселерат, для которого, как, впрочем, и для большинства исполнителей, человеческие взаимоотношения между смотрителями до сих пор оставались загадкой.

– Младший – Корнелий – погиб четыреста с лишним лет назад при выдворении интервентов, а старший – Симеон – по сей день является помощником куратора одного из австралийских секторов. Ну что, прояснил я для тебя свою биографию?

Мефодий молча кивнул и постарался изгнать из головы взволновавшие Гавриила мысли. Откровенность Главы Совета следовало считать знаком уважения, и отныне надоедать ему своими нескромными мыслями было бы верхом неприличия.

Рыболовный траулер «Каракатица» теперь назывался траулером лишь по бумагам, поскольку тралы на его борту присутствовали только в качестве маскировки. На самом деле судно предназначалось для особых поручений Совета смотрителей и имело такой свирепый двигатель, что могло посоревноваться в скорости с круизным лайнером. Однако в данный момент «Каракатица» не рассекала волны на пути к Гренландии, а лежала в дрейфе неподалеку от восточного побережья Корсики. Виной задержки была не техническая неисправность, а акселерат Мефодий, доставивший неделю назад на «Каракатицу» не одного уникального землекопа, как ему приказывали, а двух.

Смотрители Гавриил и Иошида – непосредственные руководители этой операции – довольно прохладно встретили ступившего на борт полковника российской СОДИР, который оказался старым знакомым не только Мефодия, но и Главы Совета. Похвалы за усердие акселерат так и не дождался, как, впрочем, не дождался и порицания за излишнюю самодеятельность, словно бы в лице полковника Мотылькова он преподнес смотрителям неуместный подарок, который и выкинуть невежливо, и оставить у себя слишком хлопотно.

Смотрители изолировали Мотылькова в трюме и, казалось, не знали, что с ним делать. Именно поэтому «Каракатица» третьи сутки дрейфовала в нейтральных водах: Гавриил и Иошида в срочном порядке решали судьбу потенциального агента, поскольку тащить его в Гренландию не имело смысла. Агент из пленного полковника мог выйти превосходный, так что любой ценой следовало заставить Мотылькова служить в СОДИР и дальше. Ради шанса запустить миротворцам «крота» Глава Совета даже отложил Просвещение Жака Бриоля, которым пообещал заняться позже – во время долгого пути в Гренландию.

Мефодий, на которого после блестящей работы в Ницце все смотрели не как на наглого выскочку, а как на полноправного мастера, вместе с Мигелем ассистировал смотрителям в процедуре вербовки полковника Мотылькова. Человеком Сергей Васильевич был принципиальным и потому в контакт с врагом на первых порах вступать отказывался, но против смотрительских методов убеждения он был все-таки бессилен.

– Вот в чем первопричина вашей уникальности: контузия от взрыва гранаты, – первым делом просветил Мотылькова Гавриил. – После контузии ваш мозг словно окружил себя защитным полем – в моей практике такое уже встречалось. Теперь понятно, почему миротворцы вас не раскусили – они видят, что параметры мозга изменены, и думают, что это обычные последствия аномалии. На самом же деле вам следует благодарить не миротворцев, а того араба, который угостил вас гранатой… Удивительно: ваши каналы телепатической связи будто покрыты прочной изоляцией и на повреждения не реагируют вовсе! В какой-то степени я вами, Сергей Васильевич, восхищен: вы сумели противостоять психотропной атаке представителей высшего разума!