— А у хозяина здешнего кабака фамилия Макагоненко, — сообщил Валерий Борисович.

— Хозяин — шотландец? — заинтересовался По. — Мак-Магон — сын орла.

Пушкин и Тимохин дружно расхохотались.

— Макогоненко означает, что он гонит — то есть выжимает, масло из мака, — объяснил Александр.

Внезапно Эдгару стало страшно. Он слушал своих собеседников — приват-доцента, Александра и этого долгоносого юнца, и понимал их разговор… Неужели он выучил русский язык за две недели? Разумеется, он гений, но выучить такой сложный язык за столь короткое время невозможно. Эдгар вспомнил своего предшественника на должности сержант-майора Армии Северо-Американских Соединенных Штатов — старого пьяницу Темпла, допившегося до того, что начал разговаривать с летучими мышами… Может, он тоже?..

— Александр, — робко поинтересовался юноша, — а на каком языке говорят с нами мистер приват-доцент и молодой человек?

— Разумеется, на французском, — ответил Пушкин, слегка удивленный вопросом.

— Ух, — с облегчением выдохнул Эдгар. От радости он даже опрокинул очередную рюмку. Стало хуже, зато не так было больно слушать стихи, читаемые Ником. Возможно, на русском языке они звучали неплохо, но строчка, которую уловил пьяным сознанием По ("Под тенью лип, уютный коттедж Пастора. Имеется старый человек живет"), ввергла его в тоску. Похоже, Пушкин тоже не оценил стихосложения. Носатый юноша прикусил губу и набычился. Ситуацию спас приват-доцент.

— А вот скажите, Александр Сергеевич, что вы хотели сказать в поэме "Руслан и Людмила"? В ней же явственно виден политический мотив!

— В каком смысле? — опешил Пушкин.

— Ну, вы же явно хотели показать слабость власти, если дочь великого князя похищают из стен дворца? А опасность исходит со стороны восточного мира — ведь похитителя зовут Черномор.

Александр от подобного заявления растерялся. Но, взяв себя в руки, твердо сказал:

— Вообще, милостивый государь, моя поэма рассказывает о любви. А то, что невесту похитили из дворца — так это стандартный прием. Почитайте сказки. В любой сказке кто-то кого-то похищает, а кто-то кого-то спасает. Елену Троянскую похищает Парис — ну, не совсем похищает, но данайцы же не знают, что она пошла добровольно! Весну похищает Велес, ее спасает Ярило. Ну и так далее.

— Э, нет, — махнул длинным пальцем Валерий Борисович. — Вам, господин литератор, не удастся прикрыться ни стариной, ни поэтикой. Вы же явственно подразумевали конкретные факты и события, вплоть до конкретных людей. Разве Ратмир — это не генерал Сподышев, ушедший жить в деревню и взявший в жены простую крестьянку? А рабы Черномора, которых освободил Руслан? Разве это не намек на необходимость отмены крепостного права?

— А знаете что, господин приват-доцент, — заявил Пушкин. — А пойдете ли вы к черту? Я написал одно, вы трактуете совершенно другое. Еще немного — и сделаете из безобидной поэмы памфлет или революционную прокламацию.

Тимохин совершенно не обиделся. Кажется, даже не заметил, что его куда-то послали.

— Вы, господин поэт; можете не догадываться, о чем вы пишете. Но мое право — это право читателя увидеть всю глубину авторских замыслов, трактовать ее так, как мне угодно!

— Да на здоровье, — усмехнулся Пушкин. — Я как раз собираюсь еще несколько сказок сочинить. Там у меня будут и бесы, и лешие. Можете из бесов французов придумать, а из леших — разбойников. О, только не знаю, куда вы русалку пристроите.

Теперь настал черед удивляться приват-доценту.

— Какую русалку?

— Нашу, славянскую, — объяснил поэт. — У нас ведь русалки без хвостов — чай, не ундины, как в германских землях, и не наяды, как в Древней Элладе. Наши русалки с ногами, все больше по лесу бродят. Или на ветвях сидят — кому как нравится. О, хорошая строчка в голову пришла…

Эдгар не слышал про русалок с ногами, но у русских все не как у цивилизованных людей. Александр тем временем вытащил откуда-то карандаш, поискал глазами — на чем бы ему записать, но не нашел. Но тут к нему на помощь пришел длинноносый юноша. Мик с готовностью содрал с рукава не очень чистую манжету, и Пушкин, поблагодарив юнца взглядом, начал писать:

— Там чудеса: там леший бродит, Русалка на ветвях сидит. Там где-то что-то происходит; И старый пень тоску наводит… Нет, не то…

Видимо, дальше дело застопорилось.

— Ладно, остальное потом допишу — на трезвую голову, — решил Пушкин, засовывая карандаш и истерзанную манжету, которую Мик сопроводил грустным взглядом.

— А вот это вы зря, — укорил его Валерий Борисович. — Стихи нужно писать на пьяную голову!

— Это еще почему?

Кто первым задал вопрос, непонятно. Кажется, все трое. А довольный приват-доцент; оказавшийся в центре внимания, не спешил. Долив в свою рюмку, выпив, начал витийствовать:

— Поэт — он не совсем человек. Да, он ходит по земле, как мы, грешные, кушает и даже, прошу прощения, посещает уборную. Но когда он творит — он уже выше всех нас, потому что приближается к Демиургу. Но как достичь такого состояния? Либо силой молитвы, либо чего-то другого. Поэт может творить лишь в пограничном состоянии, между явью и вымыслом, и тогда он станет приближенным к Творцу. Ну, или хотя бы к пророку! Ведь как хорошо сказано — "Глаголом жги сердца людей!" Да, а кто это сказал? Княжнин или Державин?

— Капнист, — мрачно буркнул Пушкин.

— Гений! — вознес свой перст Валерий Борисович еще выше.

Что было дальше, Эдгар не помнил. Пришел в себя только на улице, обнаружив, что его куда-то тащит русский поэт. Александр был слегка навеселе, но если не приглядываться, то можно и не заметить.

По совершенно не понимал — куда его тащат, да и не пытался узнать. Понадеявшись, что Пушкин не бросит, положился на волю провидения и крепкую руку русского поэта.

— Эдгар, вы любите лошадей? — поинтересовался вдруг Пушкин, останавливаясь посередине дороги.

— Очень, — ответил По, даже не удивившись вопросу. В этот момент ему казалось, что он готов прижать к груди всех лошадей мира, сколько бы их ни было. Собравшись с мыслями, вспомнил: — В детстве у меня был пони — опекун подарил. Я скакал на нем по холмам и лесам, как заправский ковбой!

— Скакал, как пастух? Ну если так… Поедемте кататься!

На чем кататься? Куда? Но ежели лучший друг и наставник сказал — кататься, значит, кататься.

— Едем!

Александр стянул перчатку с руки, вложил в рот два пальца и свистнул так заливисто, что у По заложило в правом ухе, а из окна дома показалась чья-то недовольная физиономия.

Зато по каменной мостовой бойко зацокали копыта и зашелестели колеса извозчичьей пролетки. Эдгар решил, что сейчас они поедут куда-нибудь за город, в русские заснеженные леса (ну не могут же леса