А что еще-то сказать? Ну, отзвонил я да отошел, чего мне стоять-то? Кабаки, чай, не только днем, так и ночью открыты бывают. Правильно это. Ну, кто ж этих паразитов знал, что они кобылу на колокольню потащат? Кобылу ту полдня обратно стаскивали, не желала она по ступенькам спускаться. Ох, что было… Но врать не стану, не видел. Я ж говорю — неделю меня не было. А уж сколько она дерьма наложила — тьфу! Колокольню потом заново освящать пришлось.

И про черта мне тут не говорите. Если и были черти, так в людском обличье. Поэты, видите ли! Поэты — они хуже любых чертей будут. А на колокольню никакая нечистая сила ни в жизнь не влезет!

Глава одиннадцатая, где наш герой знакомится со вдовой художника и увидит шесть овальных портретов

Похоже, над столицей Российской империи опять должен разразиться дождь. Видимо, суровые северные облака никак не хотят удержать в себе влагу и готовы вновь и вновь расплескивать ее на головы прохожих. Бедная Россия! А уж какой он сам бедный и несчастный, если приходится постоянно мокнуть.

Эдгар вздохнул, поправил шляпу, приготовившись добежать до гостиницы, пока не разразился дождь. Но не успел, отвлекшись на женщину. Эту женщину Эдгар увидел на выходе с Сенной площади, в той части, где стояли крестьянские телеги с наколотыми дровами. И почему он обратил внимание на грузную фигуру, сгорбленную под тяжестью связки? Добро бы еще это была юная прекрасная дева, а не старуха. Но она, хотя и была одета в старые тряпки, ничем не напоминала прислугу, отправленную за дровами. Ну не выглядит старая служанка так величественно, как эта женщина.

— Позвольте вам помочь, мэм? — предложил Эдгар, удивившись собственному порыву. И чего это на него нашло? По никогда не любил заниматься физическим трудом, да и надобности в том никогда не было, а самое тяжелое, что ему пришлось носить — ружье, во время службы в армии и сундучок с пожитками.

Он сам не понял — на каком языке предложил помощь, но старуха его поняла. Не чинясь, она взвалила на американца связку дров.

"И почему в Росси не заведут тележки?" — уныло думал поэт.

Разумеется, тут же начался дождь. Эдгар тащил вязанку дров, едва ли не поминутно спотыкаясь на скольких деревянных досках, которыми была выложена улица, а один раз едва не упал. Старуха едва успела подхватить его цилиндр и с легкой усмешкой водрузила его на голову поэта. К счастью, идти пришлось недалеко. Пройдя по закоулкам, старуха привела его к высокому дому. Конечно же, идти пришлось не с парадного хода, а по черной лестнице, спрятанной во дворе-колодце. И конечно же, жилье оказалось на самом верхнем этаже.

Эдгар изрядно устал, затаскивая вязанку. "И как пожилая женщина сама таскает хворост? Ведь ей же тяжело!" — задумался он, но быстро утешил себя тем, что простонародье, в отличие от него, привычно к физическому труду.

Пройдя через длинные коридоры, старуха провела его в самую дальнюю комнату, совсем непохожую на те, в которых ему приходилось бывать что в Санкт-Петербурге, что в американских домах. Просторное помещение, с высокими потолками, с широким окном во всю стену, напоминавшее зал для танцев, а не жилую комнату.

— Положите сюда, — сказала старуха, указывая на дальний угол с небольшой изразцовой голландской печью. О, она сказала это по-французски.

Эдгар с наслаждением снял со спины вязанку, уронил дрова на металлический лист, выпрямил спину и огляделся. Первое, что бросилось в глаза, — большой мольберт, на который был наброшен платок — словно на зеркало, после смерти хозяина. Рядом стояла простая плетеная корзина, заполненная кистями — как чистыми, так и покрытыми окаменевшей краской. Судя по всему, это была мастерская художника. Кому же еще нужно столько света и кто станет делать широкие окна в холодном городе?

— Садитесь, сударь, — предложила хозяйка, указывая на грубый табурет, примостившийся в углу, рядом со столом из красного дерева. — Я хотела бы угостить вас чаем. Чайник еще не остыл.

Пока старуха хлопотала, Эдгар с любопытством озирался по сторонам. Ему впервые довелось побывать в мастерской художника. Но, кроме мольберта и кистей, в комнате ничего не было. Ни картин на стенах, ни гипсовых моделей. Хотя одна из стен была занавешена плотной шторой.

Старуха поставила на стол фарфоровую чашку, наполненную чаем, маленькое блюдце с мелко наколотым сахаром, широкую вазу с маленькими ржаными сухариками.

— Угощайтесь, — радушно предложила она: — Извините, к чаю больше нечего нет.

Эдгару сейчас ничего и не хотелось, кроме горячего чая, и, поблагодарив хозяйку кивком, взяв уже чашку, вспомнил вдруг, что следовало бы снять шляпу и плащ. Смутившись, принялся пристраивать головной убор возле табуретки.

— Давайте я вам помогу, — приняла хозяйка крылатку и шляпу. — Я сейчас все почищу, а потом пристроим ваши вещи около печки, чтобы они высохли.

Старуха скрылась куда-то за занавеску, откуда послышалось шарканье платяной щетки. Вернувшись, хозяйка пристроила одежду на деревянный крючок, торчавший около печи.

— Вы иностранец, сударь, — констатировала хозяйка. — А еще и поэт, наверное.

Эдгару По захотелось застонать. Ну почему в России все сразу опознают в нем иностранца, да еще и поэта? С иностранцем было понятно из-за неподходящей одежды, а вот с поэтом?

Женщина была немолода. Давно немолода. Хотелось бы написать, что на ее лице "сохранились следы былой красоты", но, увы, даже этот избитый несколькими поколениями литераторов штамп к ней не подходил. Отвисшие щеки, запавшие глаза, огромная бородавка на подбородке и оттопыренная нижняя губа. Но хуже всего — некогда белый, а ныне застиранный платок, повязанный так, что делал хозяйку еще уродливее и старше. Из одежды — бесформенная юбка, изначальную ткань которой скрывали множество заплат и вытертая до белизны, продранная кофта, называвшаяся одеждой только по недоразумению. Но что-то мешало считать женщину уродливой или отталкивающей.

— Хотите, я подарю вам шубу своего покойного мужа? — вдруг предложила женщина. — Она неновая, но вполне приличная. Надо бы выбросить, но рука не поднялась. Вам в ней будет гораздо удобнее, чем в крылатке. Скоро начнутся настоящие холода, вам будет нелегко.

Эдгару уже и сейчас было плохо, он давно мечтал, чтобы ему подарили теплую верхнюю одежду, но не желал, чтобы эта шуба была с чужого плеча, тем более что ее носил когда-то мертвец, который, вполне возможно, умер прямо в ней. Представив, как с покойника стаскивали шубу, юноша передернулся. Женщина поняла его жест и не стала настаивать.

— Мой муж был художником, — сказала старуха. — Он из самых