Не отвечая, миссис Миллер сверлила меня взглядом, который против обыкновения был не таким пронизывающим, как обычно.

– Плохо, что вы живете без матери, – наконец проговорила она, качая головой. – Разумная мать может уберечь детей от многих ошибок.

Я не знала, что можно на это сказать, и, пробормотав для приличия несколько ничего не значащих фраз, попрощалась и ушла. Вечером мне позвонили из актерского бюро и сказали, что их заинтересовала моя анкета. На послезавтра запланирована съемка огромной массовки, декорация – зал казино конца XIX века. Нужны статисты, которые умеют держаться соответствующим образом, а я среди прочего написала, что являюсь баронессой…

– Сколько? – спросила я.

– Пятнадцать долларов за день съемки.

– Баронесса не работает за такие деньги, – ответила я и повесила трубку.

Оказавшись вдали от студии, я странным образом охладела к кино. Идея стать частью массовки тем более меня не привлекала, потому что я уже видела – на примере Бетт, которая зашла ко мне в гримерку, – к чему это может привести.

А на следующее утро меня ждал удар. В редакцию явился Фрэнк Горман, который выезжал куда-то на задание, и плюхнулся на стул возле меня.

– Если меня немедленно не переведут в отдел кино, я уволюсь ко всем чертям, – объявил он, доставая из кармана металлическую фляжку (такие приобрели особую популярность с введением сухого закона) и глотая содержимое прямо из горла. – Осточертела хроника, сил нет.

– Очередное убийство? – спросила я, заправляя в машинку новый лист. – Опять бутлегеры?

– Если бы, – усмехнулся Фрэнк. – Какой-то псих порешил в Пасадене целую семью.

– Что значит порешил?

– То и значит, что он убил всех, кто находился в доме. Хозяина, его жену, четырех слуг и родителей хозяйки. Их застрелили, а трехлетнему ребенку проломили голову утюгом, представляешь?

– Как фамилия хозяина? – медленно спросила я, все еще не веря.

– Бейкер. Эндрю Г. Бейкер. Он адвокат, то есть, – поправился Фрэнк, – был им.

– Может быть, это ограбление?

– Да какое ограбление, все вещи остались на местах. И потом, какой смысл их грабить уже после того, как они вернулись?

– Ты о чем?

– Бейкеры в Европу ездили, почти полгода там провели. Только позавчера вернулись домой. Грабители бы подсуетились в отсутствие хозяев, конечно… Вчера родители миссис Бейкер пришли на ужин, внука, наверное, посмотреть заодно, то да се. Вот и поужинали… – Фрэнк встряхнулся. – Ты готова? Давай разделаемся с этой чертовой заметкой. Тут десятью строками не обойдешься – убиты уважаемые люди, так что уйдет не меньше столбца.

Он начал диктовать, а я стучала по клавишам, механически, ни о чем не думая, кроме одного – я знаю, знаю, кто за этим стоит, и знаю, почему он так поступил. Рэй Серано, который говорил мне, что в целом свете для него существую только я одна, что он защитит меня от любого, кто попытается причинить мне зло, что он готов на все ради меня, и глаза его при этом сверкали, как звезды, так что мне даже становилось немного стыдно за то, что я люблю его меньше, чем он – меня. И этот же человек, которому я доверяла, с которым я говорила обо всем на свете и просыпалась в одной постели, оказался безжалостным убийцей. Ему и двадцати не было, лишь восемнадцать с небольшим; что же он будет творить потом?

– Громкое будет дело, – сказала я Фрэнку. – Как думаешь, убийцу найдут?

– Я видел лица полицейских, – усмехнулся репортер, закуривая дешевую сигару. – Ничего у них нет. И никого они не найдут.

– Что, прямо ни единой улики? Ни одного свидетеля?

– Так всех, кто был в доме, перестреляли, – пожал плечами Фрэнк. – Как мишени в тире. А свидетели… Соседи видели какого-то типа в шляпе, который пробирался к дому Бейкеров. Я тоже хожу в шляпе, может, это я их замочил? Грош цена таким свидетелям.

Его слова о мишенях в тире причинили мне боль сродни физической. Столько раз я видела сосредоточенный взгляд Рэя, когда в очередном тире он приготавливался поразить все мишени и получить какую-нибудь набивную белую собачку с длинными ушами и черными глазами. Его призы до сих пор лежат у меня в квартире, и при мысли, что вечером мне придется снова переступить ее порог и увидеть эти мягкие игрушки, дешевые куклы и смешных плюшевых зверей, меня пробирала дрожь.

– Ну вот, даже тебя проняло, – вздохнул Фрэнк. – Представь, каково мне было находиться на месте. Черт знает что, а не работа!

Но когда он вернулся от редактора, его глаза горели, и он уже не думал ни на что жаловаться. Редактор сообщил ему, что ввиду тяжести совершенного преступления и значимости убитых сообщение о бойне в Пасадене, скорее всего, пойдет на первую полосу, что означало подробную статью и, кроме того, повышенный гонорар.

– Даже не сомневайся, – сказал кто-то из коллег Фрэнку. – Это точно будет пять звезд, без вариантов!

Пятью звездами помечали тот из вариантов первой полосы, который уходил в печать. Фрэнк приосанился и важно задрал нос.

Обычно я старалась избегать ночных смен, потому что прибавка к зарплате, по моему мнению, не искупала неудобств такой работы. Но в тот день одна из машинисток попросила меня заменить ее, и я согласилась. Возможно, меня просто пугала перспектива вернуться домой и обнаружить Рэя на пороге своей квартиры. А может быть, мне просто хотелось выиграть время и обдумать ситуацию.

– Новости никогда не спят, – любил повторять один из наших редакторов. Однако ночью редакция замирала, продолжая, впрочем, имитировать подобие жизни. Одни репортеры дремали на приставленных друг к другу стульях, другие вяло слонялись из помещения в помещение. Телефоны звонили, но гораздо реже, чем днем, и из-за полупустых кабинетов казалось, что они звонят особенно громко и назойливо. Иногда в мире происходило нечто из ряда вон выходящее, и тогда все аппараты оживлялись и начинали наперебой шумно осаждать нас. Но такое случалось крайне редко.

Я сходила в кабинет Эда Флетчера, которому присылали на рецензию книги из издательств. Эд говорил мне, что он разработал методику, которая позволяла ему по первым трем страницам угадать все дальнейшее действие, не утруждая себя чтением всей книги. Следствием его методики было, во-первых, то, что он писал отзывы очень быстро, а во-вторых, что он стал энергично презирать все, что было когда-либо написано человечеством. Книги по большей части он оставлял в редакции, и его кабинет был забит ими. Я взяла наугад один том, полистала, потом полистала другой и решила на нем остановиться. Прочитав примерно треть книги, я напечатала заметку, которую доставил один из ночных репортеров, и поймала себя на том, что меня клонит в сон. В кинотеатре через дорогу кафе работало до десяти вечера, и я решила перехватить там чашку кофе, но не успела – оно закрылось. Я села в машину и поехала в другое кафе, которое должно было работать всю ночь. Когда я вернулась, мне принесли статью на три страницы с огромным количеством сделанных вручную поправок, которую надо было перепечатать. Выпитый кофе взбодрил меня, но ненадолго. Напечатав новый вариант статьи, я попыталась вернуться к книге, которую читала, но обнаружила, что не помню ни имен героев, ни подробностей того, что с ними происходило. Стрелки на часах, которые висели над входом, показывали половину третьего. За окном плыла калифорнийская ночь и перемигивались световые рекламы на зданиях. Сидя за столом, я положила голову на руки и почему-то стала в полудреме вспоминать, как мы с мамой жили на даче перед войной и я бегала к железнодорожной насыпи, возле которой росла самая вкусная малина на свете.