Ольга смотрела на него, видела разлохмаченные мокрые волосы, капельки воды на смуглых плечах. Подтянутый, худой, жилистый, с быстрыми точными движениями.

– Сейчас чайник поставлю. Ничего только к чаю нет. А давайте, я в магазин сбегаю? Пять секунд…

Марат рванулся к двери – Ольга остановила, придержала его за руку. Ощутила под пальцами горячую кожу.

– Подождите… Я, честное слово, неловко себя чувствую, что побеспокоила вас, заявилась внезапно… Не надо никуда бегать. Сядьте, пожалуйста.

Марат не спешил садиться – хотелось подольше чувствовать ее тонкие пальцы на своей руке. Проговорил:

– Ну, как хотите. Мне неудобно, что даже угостить нечем, честное слово. Знаете, я дома ем редко, готовить некогда…

– Подождите, – перебила Ольга, – помолчите, пожалуйста. Не сбивайте меня. Я и так не знаю, что сказать.

Тагиров кивнул, замер. Женщина теребила подвернувшуюся под руку треснувшую чайную чашку, молчала. Наконец решилась:

– Эти стихи… Вы же сами их написали?

– Конечно. Да, – тихо ответил Марат.

– Вы и вправду так считаете? Ну, что между нами… Что есть что-то необычное? И что у этого необычного может быть продолжение? Ведь я замужем. И старше вас на… Намного.

Тагиров помолчал. Тоскливо подумал: «Нафига я ей этот листок подсунул? Идиот! На что рассчитывал?». Заговорил:

– Ольга Андреевна, я никоим образом не хотел вас обидеть. Наверное, я поступил опрометчиво и должен извиниться за эту… м-м-м… – лейтенант мучительно подбирал определение, – глупость. Да! Глупость. И ошибку.

Ольга Андреевна вспыхнула, вскочила:

– Как вы могли… Ошибка, оказывается?!

Побежала в прихожую, еле сдерживая слезы. Марат очнулся, рванул следом, бормоча какие-то нелепые оправдания.

Ольга все-таки не удержалась – слезы потекли, размывая тушь. Начала сдирать шубку с вешалки, ненавидя застрявшую петельку, этого бестолкового мальчишку, а больше всего – себя. С трудом подавляя подкатившие к горлу рыдания, зло проговорила:

– Безответственно с вашей стороны, лейтенант, шутить такими вещами! Безответственно и аморально! Прощайте!

Марат вдруг осознал, что сейчас она уйдет навсегда – не из этой квартиры, а из его жизни.

Женщина изо всех сил дернула шубку – петелька наконец-таки порвалась, и Ольга, потеряв равновесие, спиной упала на подхватившего ее Марата.

Тагиров обнял ее и, ужасаясь от собственной безрассудности, поцеловал в ароматный затылок.

Ольга замерла на миг. Потом всхлипнула, отстранилась, прошептав:

– Отпустите меня…

– Нет. Я не отпущу. Любимая моя, желанная, маленькая моя…

* * *

Уже устали, распухли рты от поцелуев. Жалобно скрипящая пружинами, узкая солдатская койка не оправдала надежд; и он повел любимую, закутанную в простыню, через огромную квартиру, как древний пророк – свой народ сквозь пустыню. Шлепали босые ноги по пыльному линолеуму. Постанывал непривычный к таким испытаниям древний диван в гостиной. Потом они сплелись, как лианы сплетаются в горячих влажных джунглях, их пот смешался, и мокрая кожа скользила по коже, и качались стены, и качались тела – как двухцветная лодка на океанской волне…

Потом она плакала светлыми, словно утренняя роса, слезами, а он целовал уголки ее глаз. Улыбнулась и сказала:

– Я страшно голодная. У тебя есть что-нибудь съедобное?

Марат тоже вдруг почувствовал чудовищный голод, побежал на кухню и добыл там, в ледяной пустыне холостяцкого холодильника, банку шпрот и полплитки шоколада.

Торопясь, открыл банку – порезал палец о рваный край. Она тронула его кисть, подула на ранку. Потом взяла пострадавший палец, обхватила губами, высасывая соленые горячие капельки. Марат отдернул руку:

– Маленькая, это же кровь. Тебе неприятно, наверное.

Она тихо засмеялась:

– Я сегодня уже всего тебя пила. Это мое – как оно может быть неприятным?

Потом он смотрел, как она, перемазанная шоколадом, ловит безголовых рыбок за хвостики и жадно ест. Масло стекало по подбородку и прелестным островерхим холмикам, капало на живот и подогнутую ногу. Он не выдержал – слизал янтарный шарик. Потом еще один и еще, спускаясь все ниже.

Ольга тихонько застонала, вцепилась тонкими пальцами в его кудри. Стон превратился во всхлипывания, потом в судорогу – и не было слаще награды для него.

Раскачивался уличный фонарь, пытаясь заглянуть в комнату, прыгали любопытные тени по стенам. Любовники засыпали, снова просыпались, и этому танцу не было конца. Даже время замерло на цыпочках.

– Маленькая моя, родная.

– Никакая я не маленькая. Старушка совсем.

– Дурочка малолетняя! Такая гибкая и компактная. Очень удобно: можно в чемодан тебя положить и увезти на край света.

– Ой, хочу-хочу на край света! Поездом поедем?

– Не, тогда уж на корабле. Будем плыть по океану, пока не найдем свою бухту.

Ольга капризно заявила:

– Вынимай меня немедленно из чемодана! Хочу видеть океан. И бухту должна выбирать женщина – у нас вкус и чутье!

– Ладно, ладно уж. Вылезай.

– А ты построишь нам шалашик из пальмовых листьев?

– Разве надо? Ай, только не бей! Хорошо, построю. Бунгало.

Ольга села, натянула простыню на коленки. Мечтательно сказала:

– Обожа-а-аю море! Тошнит от этой степи, сил уже нет. Каждый день – одно и то же. А море каждую минутку меняется. А чем ты будешь заниматься там?

– Ну как же? Стану пиратом, буду грабить богатые испанские галеоны. А по вечерам возвращаться домой с полным чемоданом золота, на красивой деревянной ноге.

– Ой, почему на деревянной?

– Имидж. Форма одежды у пиратов строгая: пристяжная деревянная нога, крючья вместо рук, по попугаю на каждом плече.

– Я на все согласная, только пусть руки будут твои. Они такие у тебя… Ласковые.

Марат потянулся, поцеловал в губы, обнял. Через минуту Ольга, смеясь, вывернулась из объятий, сказала:

– Погодите, товарищ пират, мы еще не все выяснили. С вами ясно, а я что буду там делать?

– Ты будешь воспитывать наших детей, варить кашу и ждать меня на берегу. Смотреть из-под ладошки: не плывет ли мой ненаглядный?

– Детей… Обожаю тебя.

Снова долгий поцелуй.

– И как я пойму, что это ты, а не чужой соседский пират?

– Хм, хороший вопрос! А вот что: мы парус в особый цвет выкрасим. Чтобы такое… Алый уже был. Желтый – цвет нехороший, это еще Булгаков разъяснил.

– Синий?

– Не, не годится. Океан синий, парус синий. Перепутаешь еще с волной – раньше времени побежишь кашу из омаров разогревать. Во! У нас будет зеленый парус. Как мое-твое любимое платье и твои глаза.