— Написано корявым мелким почерком. Мужик писал. Да, к бабке не ходи. Слушай, а ведь это конкретное место.

— Что конкретное место?

— В записке.

— Какое место? Полный бред.

— Не бред, не бред, ты слушай: «Поворот реки направо, За четвертой переправой…» Это явно конкретное место конкретной реки, то есть Камы.

— Почему Камы-то?

— Кронина, ну, ты в курсе, что Город стоит на Каме, точнее, вдоль Камы? Мимо центра Города она течет более-менее прямо, но ближе к Пролетарке начинает сворачивать вправо и на излете Города, в Закамске, завершает поворот.

— И что?

— То, что тебе конкретно обозначили место: за четвертой переправой. Я думаю, это условно — за четвертым мостом. Значит, Судозавод или Старые Водники.

— Но через Каму всего два моста.

— О, какая дремучесть! Первый мост — между прочим, КамГэс, ты его посчитала? Так, затем Камский мост, ты права. А за ним — железнодорожный, ведь это тоже мост, для паровозов. И выходит, последний, четвертый — Кра-савинский.

— Ой, точно, я там никогда не была.

— Ну и зря. Классное место! У меня там живут обе бабки, я всю школу туда наезжал и в затоне-заливе купался. А какие пески возле церкви! И этот. воздух времени, ведь так ты выражаешься? Весь Город — будто на ладони собрался в кучку.

— Старые Водники. Что-то знакомое. Водники, Водники… Это Курья?

— Курья, только Нижняя.

— Все, вспомнила! Над Нижней Курьей на самолете «Блерио» летал Василий Каменский.

— Кто-кто?

— Вот сам ты дремучесть! Это футурист, поэт и драматург, приятель Маяковского. Пытался оторваться от земли. Но высоко не получалось, не хватало мощности. А все-таки летал!

— И что?

— Да ничего. Красиво — «Блерио», Каменский… Давно хотела съездить, поглядеть.

— Стой, не отвлекайся. Как там дальше? «На обрыве — прошлый век. Смотрит с берега ковчег.» Ну конечно, затон, блин-банан! Там этих ковчегов, ржавых кораблей, — как грязи. А один — точно, на дороге. «На обрыве — прошлый век.» Погоди-ка. Думаю, что-то конкретное. Силы небесные! Кронина! — так заорал просиявший Дуняшин, что от своих блинов разом отвлеклись все соседние столики. — Это старая дача, я знаю! Там все здешние олигархи позапрошлого века строили дачки, представь? Считалось, навороченное место.

— Ага, вонючие заводы, как же, как же.

— Это теперь вонючие заводы, а в девятнадцатом веке — курорт. Но это дальше, дальше от затона. Старинная усадьба, вся резная. С табличкой «Памятник деревянного зодчества». И стоит практически в обрыве. Надо ехать туда, все понятно.

— Ну что там может быть, на этой старой даче? Сам говоришь, что домик охраняется.

— Не знаю. Ехать — надо.

Я вздохнула, посмотрела на бурную жизнь за прозрачным стеклом. Там никому не было никакого дела ни до выдуманных (выдуманных?) рыцарей, ни до гибели двух местных гениев. На какой-то момент мне показалось, что во всем Городе — нормальные люди — все, кроме нас, нас двоих, и нам это, в сущности, нужно скрывать, притом как можно тщательнее.

— Хорошо, — заговорила я снова, — мы поедем туда. Обязательно. Только дней через пять, раньше я не могу. Ведь пять дней ничего не решают.

Дуняшин деловито усмехнулся.

— Так я съезжу один — вот проблема!

— Ты один не поедешь, понятно? Одному я тебе запрещаю.

— Ой, она запрещает, скажите… А если этих двух… того? Если и им «жить осталось на бумаге»?

Я смотрела в окно.

— Их здесь нет, и не будет неделю. И вообще, может, все это шутка, прикол.

— Может, шутка, прикол. Все возможно. Только мне так не кажется, Лиза.

* * *

Мы вышли из блинной и, не прощаясь, отправились в разные стороны: Олег в направлении Башни Смерти, возле которой он, ко всеобщему изумлению, жил и, кажется, с рождения, я — в нелюбимый мною Загородный сад, тот, где любил скучать Герцен. Я пошла навестить самое себя.

Загородный — это он по меркам девятнадцатого века. Двести лет назад в этом месте Город обрывался, и начинался Сибирский тракт с верстовыми столбами, то есть, полная непонятность всего, как сейчас у меня и Дуняшина. Что-то такое — вопрос, растерянность, двоякость — здесь есть и теперь. Но с тех пор, как это пограничье против своей воли слилось с композиционным центром Города, тени имперского прошлого перебрались в другие скелеты-шкафы, а сюда устремились разночинные духи культмассовых игрищ.

Отчего я не любила Загородный сад?

Оттого, что набитый до отказа каруселями и лотками с фаст-фудом, напичканный песнями и плясками на открытой сцене, втирая мне тошнотворный культурно-развлекательный китч могучего непотопляемого ширпотреба, он являл собой одну из самых отвратительных городских масок.

Я шла по главной аллее, мысленно населенной мною амурами и психеями, и физически ощущала глубинную неуютность этого зарешеченного пространства. При всякой возможности я огибала его, обходила, старалась скорей миновать и забыть, а оно притягивало, гипнотизировало. Как в обычном саду, здесь гуляли, жевали, играли в шахматы и забивали «козла», и всякий раз эта простодушная незатейливая картинка казалась мне насмешкой. Что-то фантасмагорическое, нелогичное и безумно-нелепое было в этом веселеньком месте. Казалось, ткни ее иглой, и она сдуется, как воздушный шар, и вся аляповатая, наскоро сколоченная декорация скукожится и обратится в пепел.

Я никогда не вникала в эти ничем не обоснованные ощущения, мимоходом отмечая, что в Городе есть места и похуже (кукольный театр в бывшей пересыльной тюрьме, зоопарк на месте архиерейского кладбища, да мало ли!), но сейчас они, ощущения, лезли из всех углов и караулили меня возле каждой размалеванной тумбы.

Есть только лишь бесконечные возвращения… Прав Саша Водонеев.

Выкинуть все на помойку, поставить мраморные статуи — взывала я к неведомым Хранителям, виртуальным бульдозером убирая чебуречную, лотки с пивом и тир для подвыпивших мужичков. На их место — канавку с мостом. Ну, фонтан, в крайнем случае. Нет — Маше Распутиной из динамиков. Но пасаран. Вообще музыки и еды — никакой. Как во всяком нормальном саду, тишина и безмолвие. Тени. Шорохи в кронах гигантских деревьев, дуновение времени. И пусть бы бронзовый Александр Первый, единственный из русских императоров, добравшийся до Города и проживший здесь несколько дней, что и по тем, и по этим временам поступок героический.

…Императора здесь как не было, так и нет. Но мне за страдания мои здесь поставили памятник. В компании других скульптур он находится в самом центре сада, и его можно видеть из-за ограды: сидящая на корточках некрасивая (не гламурная) девочка-эльф улыбается, смотрит в небо. Распорядились, конечно, Хранители, а в действительности все с этой каменной девочкой вышло бестолково и случайно. Однажды, утомившись от вала народных гуляний, власти задумали провести фестиваль парковой скульптуры, для чего зазвали ваятелей со всей страны. Отправившись на репортаж с открытия, я умудрилась поссориться с представителем этого (вообще-то бессловесного) клана и в знак примирения получила статую в свою честь: черный мрамор и надпись — «Елизавета».