— А вы молодец, продержались! — с шумом выдохнул мой партнер. Не в силах ответить, я лишь кивнула и рухнула на подвернувшийся стул. Зал кружился перед глазами, сверкая огнями и лицами, и никак не желал вставать на место. Хотелось воздуха и холода, а я, как назло, забыла, где оставила веер.

— Почта! Карнавальная почта! — раздалось прямо над моим ухом, и только тут я вспомнила, что на входе всем участникам бала прицепили на грудь бейджики-номера, как это делалось в старину, то есть на наших школьных вечерах. Повсюду ходили почтальоны в клоунских костюмах, и помни я номерки подруг, можно было бы им написать и поинтересоваться, куда обе они подевались. Не обрели же принцев, в самом деле! Вот и моего ковбойского партнера по танцам как корова языком слизнула — могу представить, как я смотрелась на его фоне… Передохнув и поправив корсет, который в этом не нуждался, поднялась и побрела к балкону, оккупированному курильщиками, но меня остановил «почтальон»:

— Дама в красном, вам три письма!

Три письма, три письма — кто же это?

«Красотка, если в постели ты танцуешь так же резво, как здесь, позвони!» — и номер телефона. Что ж, забавно, у меня есть шанс.

Вторая: «Не теряй, кое с кем ухожу». Это Жанка.

И третья:

«Поворот реки направо,

За четвертой переправой,

На обрыве — прошлый век,

Смотрит с берега ковчег —

Вниз стволом растет береза,

Вверх ручьем пробились слезы.

Здесь получишь ты ответ,

Белых рыцарей секрет.»

2

На следующее утро меня разбудили сразу два телефонных звонка. По сотовому звонил Матвеев, просил съездить с ним на квартиру Ирины Диннер, где последние полгода жил Водонеев, — забрать по просьбе дальней родственницы хозяйки Сашины вещи.

По городскому прорезалась Жанна и требовала моего немедленного участия в ее личной драме, тема же вытекала, разумеется, из вчерашнего приключения. Я держала у одного уха Матвеева, у другого — подругу, а в голове молотком стучали шаманские стишки про белых рыцарей. До листочка с ними я даже боялась дотрагиваться. Я даже смотреть не хотела в эту сторону. Какой-то бред, одной мне не разобраться… К кому идти, было абсолютно непонятно (было понятно, что нужно идти). Договорившись с Матвеевым на час дня, я принялась слушать Жанну.

В моих ответах она сейчас не нуждалась, так что можно было по-прежнему прижимать трубку к уху и спокойно делать свои дела. Пока Жанка рисовала до боли знакомый сюжет, я сварила кофе, позавтракала, вымыла посуду, залезла в Интернет, вылезла из Интернета, запустила стиральную машину, погладила юбку, приклеила к ней аппликацию в виде непонятно чего, развесила отстиранные вещички и выползла на балкон, чтобы распознать погоду. Наконец, была произнесена сакраментальная фраза.

— Таким образом, утром я обнаружила себя в объятиях мужчины, — то ли пожаловалась, то ли похвасталась Жанка и, не услышав от меня в нужном месте «Да ну?!», прошипела: — Что скажешь?

— Что-что? Молодец, поздравляю. Это твой стриптизер?

Фрониус онемела:

— Кронина, ты сегодня здорова? Я пятьдесят минут тебе рассказываю! Нет, он не стриптизер. Он серб, он делает евроремонты — не сам, командует рабочими. Причем здесь стриптизер-то?

— Ну, мы вчера про стриптизера говорили.

— Так то — вчера. А это — сегодня!

Судя по всему, серб-евроремонтник произвел на Жан-ку неизгладимое впечатление, и я спросила со всей заинтересованностью, на какую только оказалась способна:

— Где ты его раздобыла?

— О боже! Лиза, в маскараде!

Я растерялась:

— Откуда в нашем маскараде сербы?

Фрониус опять затрещала:

— Представь, он делает ремонт у Красноперова! Ну, помнишь, мясокомбинат? Нет, ты сегодня ничего не помнишь… Да, Красноперову послали приглашение, а тот его отдал Ивару — лень было идти.

— А кто такой Ивар?

— Да боже, серб!

— А, ну да. И что?

— Мы танцевали, а потом сбежали. Он говорит: «Давай сбежим», — и смотрит так печально. Сидели в «Кофе you», затем в японском «Тсуру», затем в «Семь пятниц», в «Занзибаре», домой приперлись в пять утра.

— Домой к кому?

— Лиз, ну, ко мне, ко мне. И знаешь. В общем, Бунин, «Солнечный удар». Со всеми вытекающими.

Жанетта опять пустилась в нечленораздельные подробности, из которых выходило, что ее тронула горькая эмигрантская доля серба по имени Ивар, трагедии которого нам никогда не понять.

— Стой, — проявила я заинтересованность, — у нас здесь что, есть сербы?

— А почему бы им не быть-то? У них война, работы нет. Все двинули в Россию. Большая диаспора — да, человек пятьсот. Ивар здесь восемь лет. Он мне стихи читал по-сербски. Сказал, что сутками работает, и даже некогда жениться. Представь, и паспорт показал.

— Зачем?

— Ну, доказать, что не женат. Я ж не поверила: сама же знаешь, что у них у всех там жены.

— Наши жены — пушки заряжёны, вот кто наши жё-о-ны, — некстати пропела я, чем ужасно обидела Жанку:

— Нет, ну ты можешь хоть чуточку мне посочувствовать?

— Посочувствовать? В чем?

— В ситуации.

— Да в какой ситуации, Жан? Сразу два кавалера — стриптизер и серб. Хотела секса — получила секс.

Молодой холостой гастарбайтер. Для секса — классный вариант, да и корней пускать не надо.

— Нет, он не гастарбайтер. Он дизайнер. Ты мне скажи: он позвонит?

— М-м-м… Ну, посмотрим.

— Я так и знала, так и знала. Мой персонаж, на сто процентов — не надо было в первый вечер. Увидишь, он не позвонит.

— Ну, если твой, то позвонит.

— А если нет?

— Тогда не знаю.

— Все ты, Кронина, знаешь. Ты сама говорила: пять встреч.

— Что пять встреч?

— ГОСТ: до секса — пять встреч, и не меньше.

— Да не ГОСТ, а международный стандарт.

— Ну, так вот, значит, он тоже в курсе.

— Ну, так ты-то у нас нестандартная! — наконец осенило меня.

— Да? — чуть воспрянула Жанка.

— И, в конце концов, есть стриптизер! С ним пока ничего не нарушено.

* * *

Выполнив свой долг в отношении Жанны, которая на ближайшие два-три часа от меня отвязалась и сейчас уже наверняка звонила Томиной, чтобы выпить кровь у нее, я поехала по адресу, который продиктовал Матвеев. Долго плутала в незнакомых дворах, пугающих тишиной и безветрием. Поразившись тому, что в громоздко-бестолковом, оккупированном реками машин и зданий центре существуют дворы с нормальным жизненным пространством и посаженными в середине прошлого века деревьями, я чуть не заблудилась, подпав под обаяние закулисного, изнаночного пейзажа, который так не рифмовался с лицевым. Потрясенная тем обстоятельством, что здесь вполне можно было жить, а именно — гулять с младенцами и выпивать на травке, — я прошла подряд дворов пять, пока меня не вызвонил Матвеев.