Вторым обещающим переменить ситуацию обстоятельством были чрезмерно раздутое эго и гордыня Дегерлунда. Волшебник, похоже, обожал свои речи и свою молодость, и была это любовь всей его жизни.

– Не в силах сделаться гоэтом, – рассказывал волшебник, поигрывая с медальоном и все еще наслаждаясь собственным голосом, – я вынужден был гоэта изображать. Создавать видимость. Известно, что вызванный гоэтом демон часто вырывается из пут и сеет смертоубийственный хаос. Вот я и посеял. Несколько раз. Вырезал под корень несколько селений. А они поверили, что это демон.

– Ты бы удивился, насколько они легковерны! Однажды я отрезал пойманному селянину голову и биодеградируемым кетгутом пришил ему башку огромного козла, замаскировав шов гипсом и краской. А потом продемонстрировал моим ученым коллегам как териоцефала, эффект необычайно трудного эксперимента по созиданию людей со звериными головами, эксперимента, что удался лишь частично, поскольку оный образец не выжил. И они поверили, представь себе. Я вырос в их глазах несказанно! Все еще ждут, когда я создам нечто, что сумеет выжить. Я утверждаю их в этой иллюзии, то и дело пришивая какую-нибудь звериную башку к безголовому трупу.

– Но мы отвлеклись. К чему это я? Ага, к вырезанным селениям. Как я и ожидал, мастера из Риссберга посчитали это действиями демонов или одержимых ими энергуменов. Но я ошибся, перебрал немного. Одним сельцом древорубов никто бы не заинтересовался, да мы-то вырезали несколько. Действовали, главным образом, Буэ и Бэнг, однако ж и я подмогнул в меру сил.

– В той первой колонии, в Тисах или как-то так, я показал себя не наилучшим образом. Когда увидал, что вытворяют Буэ и Бэнг, обрыгался с ног до головы, заблевал весь плащ. Пришлось выбрасывать. Плащ из прекрасной шерсти, отороченный серебристой норкой, стоил почти сто крон! Но потом – шло все лучше и лучше. Во-первых, я одевался поразумней, в рабочем стиле. Во-вторых, я полюбил эти дела. Оказалось весьма приятно: отрубить кому-нибудь ногу и смотреть, как кровь брызгает из культи. Или выдавить глаз. Или вырвать из брюха полную горсть горячих кишок… Итак. Вместе с сегодняшними людишками получается без малого полсотни детородного возраста человек обоих полов.

– Риссберг решил, что меня надобно приструнить. Но как? Они верили в мою силу как гоэта и боялись моих демонов. И весьма опасались рассердить влюбленного в меня Ортолана. Так что решением должен был стать ты, ведьмак.

Геральт дышал неглубоко. И чувствовал нарастающий в нем оптимизм. Видел уже куда лучше, дрожь уходила. У него был иммунитет против большинства известных токсинов, яд белого скорпиона, для обычного смертного убийственный, исключением, к счастью, не являлся. Признаки, сперва явственные, с течением времени слабели и пропадали, организм ведьмака сумел, как оказалось, довольно быстро нейтрализовать яд. Дегерлунд не замечал этого – или же, в гордыне своей, не обращал внимания.

– Я узнал, что они желают натравить тебя на меня. Не стану скрывать, страх меня чуток пробрал, слыхал я о ведьмаках то да сё, а о тебе – в особенности. Я – что духу к Ортолану: спасай, мол, мастер мой любимый. Любимый мастер сперва меня отчитал и выругал, что это, дескать, куда как мерзко, убивать дровосеков, что это дурно и чтобы я это в последний раз. Но потом присоветовал, как тебя одурачить и заманить в ловушку. Как подловить, используя телепортационный символ – а его он уже давнехонько лично вытатуировал на моем мужественном торсе. Однако убивать тебя запретил. И не думай, что по доброте. Ему необходимы твои глаза. А именно: нуждается он в tapetum lucidum, слое ткани, что выстилает внутреннюю поверхность твоих глазных яблок, ткани, усиливающей и отражающей свет, попадающий на фоторецепторы, благодаря чему ты, подобно коту, видишь ночью и в темноте. Последняя idée fixe Ортолана – это дать человечеству возможность кошачьего зрения. Ради достижения столь высокой цели он готов привить к твоим tapetum lucidum какие-то мутации, над которыми нынче трудится, а tapetum для прививки следует брать от живого донора.

Геральт осторожно шевельнул пальцами и ладонью.

– Ортолан – маг высоконравственный и милосердный, после изъятия глазных яблок он, в своей безмерной доброте, намеревается подарить тебе жизнь. Полагает, что лучше быть слепцом, чем покойником, а еще безмерно боится причинить боль твоей любовнице, Йеннефер из Венгерберга, к которой он относится с большим – удивительно большим в его случае – пиететом. К тому же он, Ортолан, уже близок к открытию магической регенерационной формулы. Через пару-тройку лет ты, дескать, сможешь обратиться к нему, а он тебе глаза вернет. Ты рад? Нет? Ну и правильно. Что? Хочешь что-то сказать? Слушаю, говори.

Геральт сделал вид, будто с трудом шевелит губами. Впрочем, особо притворяться – что с трудом – не приходилось. Дегерлунд привстал с кресла, склонился к нему.

– Ничего не понимаю, – скривился. – Впрочем, мне и дела-то нет, что ты там желаешь сказать. Однако я хотел бы кое-что добавить. Знай, среди моих многочисленных талантов есть талант ясновиденья. И вижу я совершенно ясно, что когда Ортолан вернет тебе, ослепленному, свободу, Буэ и Бэнг будут уже ждать. И ты попадешь в лабораторию – тогда уж ко мне и надолго. Я проведу над тобой вивисекцию. Главным образом развлечения ради, хотя меня слегка интересует и то, что обнаружится у тебя внутри. Когда же завершу, сделаю то, что в терминологии мясников именуется разделкой туши. Останки твои я буду по кусочку высылать в Риссберг, предостерегая своих коллег, пусть увидят, что случается с моими врагами.

Геральт собрал все свои силы. Было их немного.

– Что же касается оной Йеннефер, – волшебник склонился еще ближе, ведьмак почувствовал его мятное дыхание, – то меня, в отличие от Ортолана, мысль о том, чтобы причинить ей страдания, радует безмерно. Потому я отчекрыжу тебе тот фрагмент, который она более всего ценила в тебе, и вышлю ей в Венгерб…

Геральт сложил пальцы в Знак и дотронулся до лица волшебника. Сорель Дегерлунд запнулся, осел на стул. Захрапел. Глаза закатились внутрь черепа, голова свесилась с плеч. Цепочка медальона выпала из безвольных пальцев.

Геральт вскочил – вернее, попытался вскочить, ибо единственное, что ему удалось, это выпасть из кресла на пол, головой к сапогам Дегерлунда. Перед самым носом лежал оброненный волшебником медальон. На золотом овале синел эмалированный дельфин nageant. Герб Керака. Не было времени удивляться и задумываться. Дегерлунд начал громко хрипеть, понятно было, что вот-вот проснется. Знак Сомнэ подействовал, но едва-едва и ненадолго, поскольку ведьмак был слишком ослаблен ядом.

Он поднялся, придерживаясь за стол, смел книги и свитки.

В комнату ворвался Паштор. Геральт даже не пытался использовать Знак. Схватил со стола оправленный в кожу и бронзу гримуар, рубанул им горбуна по горлу. Паштор с размаху уселся на пол, выпустил арбалесту. Ведьмак рубанул снова. И повторил бы опять, но инкунабула выскользнула из одеревеневших пальцев. Он схватил стоявший на книгах графин и разбил об голову Паштора. Горбун, хоть был залит кровью и красным вином, не сдавался. Он бросился на Геральта, даже не стряхнув с век стеклянного крошева.