– Ах, милостивый господин, – ответила ему Фремд, – каждый раз, когда я вижу богатую обстановку, я не могу удержаться от слез. Была и я богатой, ну, да известное дело – умер муж, так и кончился наш бабий век.

– Почему же вы так обеднели?

– Об этом долго говорить. Все мои милые детки виноваты, но не матери винить детей… Чем могу служить вам?

Гренадер достал из ящика бюро десять дукатов и сунул их вдове.

– Господи! Да за что же вы дарите мне такую массу денег? – удивилась та.

– Только потому, что мне жаль вас и хочется помочь, чем могу.

– Но ведь я ничем не буду в состоянии отплатить вам за это.

– О, наоборот. Вы можете оказать мне бесценную услугу, если только согласитесь отвечать на все мои вопросы.

– Клянусь Богом, – ответила вдова, – что я буду в точности отвечать на все вопросы, о которых мне хоть что-нибудь известно.

– Давно ли умер ваш муж?

– Полтора года назад.

– Были ли у вашего мужа тайны или секреты от вас? Иначе говоря: знаете ли вы все, что касалось его жизни?

– Мой покойный муж был образцом семьянина, и, думается, он ничего никогда не скрывал от меня.

– Не слыхали ли вы чего-нибудь о некоей Евфросинии?

Старушка сначала испуганно посмотрела на него, а потом потупилась и молчала. Наконец после довольно долгой паузы она сказала:

– Милостивый благодетель, кажется, я мало чем могу помочь вам в этом деле. О Евфросинии я знаю только то, что она существовала на самом деле.

– Разве эта дама умерла?

– Дама?

– Мне пришлось однажды познакомиться при довольно странных обстоятельствах с одним господином; он остался незнакомым мне по имени, но поручил мне разыскать вашего мужа и попросить проводить меня к Евфросинии.

– А что нужно вам от Евфросинии, если позволите узнать?

– У меня имеется к этой даме важное поручение.

– Сударь, – сказала старушка, – то, что вы считаете живым существом и даже дамой, на самом деле представляет собою условный пароль, по которому узнавали друг друга члены тайного общества, ныне не существующего и кончившего очень печально. Одного из членов расстреляли, двоих повесили, нескольких отправили в крепость, и только немногим удалось бежать. Моему мужу, слава богу, удалось очень счастливо отделаться. Его продержали шесть недель в тюрьме и потом выпустили, так как он сумел доказать, будто ему было ровно ничего не известно об обществе и что он просто служил посредником между членами, не зная и не догадываясь, в чем тут дело. Эта история стоила мне многих слез, потому что на самом деле муж далеко не был так невиновен, как он утверждал. Ну, да теперь он находится в полной безопасности от какого-либо предательства.

– Так это общество более не существует?

– Нет, не существует, и если я осмелюсь дать добрый совет вашей милости, так лучше и не поминать о нем. Боже упаси, если узнают, что вы имели сношения с одним из его членов, – вас замучают допросами.

– Не было ли среди членов такого, которого звали Гектором?

– У них у всех были какие-то собачьи клички. Одного звали Катоном, другого Кассием, третьего Нероном. Моего мужа, например, звали Меркурием – нечего сказать, придумали название! Ведь меркурий – это какая-то мазь, которую употребляют против позорной болезни[30], а они вздумали так назвать человека.

– Кого же из них звали Гектором?

– Вожака всего дела.

– Вам известно его подлинное имя?

– Конечно, князь Турковский.

– Его нет больше в Вене?

– Господи, да ведь именно его-то и расстреляли.

– Давно ли это было?

– Да так года три тому назад. Нечего сказать, он сам был виноват в постигшей его судьбе. Когда он попался в руки суда, его отправили в крепость. Но оттуда ему удалось бежать, и Турковский скрылся настолько хорошо, что, казалось, его и след простыл. Ввиду того что во время бегства Турковский застрелил стражника, его заочно приговорили к смертной казни; но что за важность, раз человека не достанешь рукой? Однако надо вам сказать, у графа была в Вене любовная связь с графиней Пигницер. Не знаю, разное болтали про это дело: одни говорили, что Пигницер приревновала его к другой женщине, другие – что она хотела втереться в милость к императору; одно только точно известно: Пигницер заманила Турковского в ловушку, назначила ему свидание, а вместо себя послала патруль. Бедного графа схватили, арестовали и вскоре расстреляли.

– Каков он был собою?

– Ой, какой это был красавец, сударь! Молодой еще совсем – ему было тридцать с небольшим всего, стройный, высокий, с дивными черными усами.

– Так и есть, – пробормотал Лахнер, вспомнив незнакомца, заговорившего с ним в кордегардии и подарившего дорогой перстень, – это, очевидно, он и есть! Вот почему он с такой горечью говорил о женской неверности, вот почему предостерегал меня от любви еврейки… Ну, а где жил Турковский в Вене? – спросил он вдову.

– На Певческой, в доме графини Пигницер. Он снимал весь первый этаж, а она жила во втором. У нее дела не очень-то хорошо шли после смерти мужа.

– Кто теперь живет там вместо Турковского?

– Затрудняюсь вам сказать. Как-то недавно я проходила мимо дома и видела графиню в окне первого этажа. Теперь-то она разбогатела, так что, возможно, она занимает весь дом.

– Не было ли у тайного общества своего собственного жаргона?

– Да, был. Насколько я помню, его члены переставляли как-то слова, так что получалось совсем другое… Однажды мне поручили отнести письмо к барону Витхану. Конверт был плохо заклеен, я в то время была моложе, а потому много любопытнее. И вот я осторожно достала письмо и прочла его. Как я испугалась! В письме было сказано, что я должна взять у Витхана средство против чумы. «Боже мой, – подумала я, – значит, Турковский заболел чумой и я могу заразиться от его письма!» Но все же я кое-как, скрепя сердце донесла письмо. Из передней, где я стояла в ожидании ответа, был виден кабинет. И вот гляжу, Витхан берет какую-то книжечку в красном бархатном переплете и начинает там смотреть слова, потом достает какой-то чертеж и подает мне. Подумайте только, чертеж и чума, это даже и не похоже.

– Значит, барон Витхан был в числе заговорщиков?

– Ну конечно. А то как же он мог бы понять, что от него требуется.

– Какую цель преследовало тайное общество?

– Этого муж никогда не говорил мне. Думается, что он и сам-то не знал толком.

– Где они собирались?

– В большинстве случаев у Турковского, однажды у нас.