– Сам гультяй и других с толку сбиваешь… – упрекнул он.

– Кудыку, что ли?.. – Ухмыл всхохотнул. – Его, пожалуй, собьешь! Да он уже пол-Устава назубок задолбил!.. Меня вон скоро учить начнет…

– Оно бы и не худо, – буркнул десятник и направился дальше, к первой заставе.

Кудыка с Ухмылом сняли цепь и вернули бревно в отвесное положение.

– Слышь… – с кряхтеньем сказал Кудыка, прочищая мизинным пальцем правое ухо. – Как-то оно дивно сегодня грохотало… Вроде стукотня еще была какая-то, а?..

– Так четное же! – отозвался Ухмыл. – У него, брат, на боку броневая заплата поставлена. Ну вот и стучит, стало быть…

– Заплата?..

– Ну да… На восходе, небось, видел: темное пятно по нему бегает?.. Четное-то оно – старое, клепаное-переклепанное, бок почти прогорел… Ну и пришлось латку ставить…

Кудыка стоял, ошеломленно отвесив бороденку. Вот оно что… Латка… А он-то, дурень, верил, высчитывал: счастливый ныне день али несчастливый…

– А почто ж такую толстую наложили-то?.. – выдохнул он наконец.

– Хорошо хоть такую… – недовольно отозвался Ухмыл. – Новое-то заказывать было не на что… Казна-то, чай, не бездонная!..

– Кому заказывать? – не понял Кудыка.

– Кому-кому!.. Грекам! – с досадой бросил тот. – Да у нас и железа такого не водится, чтобы самим солнышко сковать… Ну что? Опять на тебя остолбуха нашла?.. Пойдем-ка лучше на изворот сходим, поглядим, как там у них…

Кудыка, конечно, был смятен, но грозное предупреждение Завида Хотеныча – вспомнил.

– Не велено мне за изворот… Розмысл сказал, язык ниже пяток пришьет…

– Сказал – значит пришьет… – обнадежил Ухмыл. – Только мы за изворот и не пойдем, небось… Чего нам там делать, за изворотом?..

И, прихватив обе лампы, они двинулись по скрипящему щебнем наканавнику. Навстречу им, переговариваясь вполголоса, шли ватагой чумазые берендеи.

– И ка-ак этта оно, братцы вы мои, завихляет перед седьмой заставой… – сокрушенно потряхивая шапчонкой, рассказывал кто-то взахлеб. – Ну, все, думаю, опять, как тогда, в откат пойдет… Нет, ничего…

– Да-а, пронесло… А то бы сейчас корячились – две ляжки в пристяжке, сам коренной…

– Эй, Ухмыл! Куда это тебя несет? Все с изворота, а ты на изворот?..

– Не трожь… Это он грамотею участок показывает…

– Слышь, Кудыка! Ты уж, когда розмыслом станешь, нас-то не забижай…

Посмеиваясь, разминулись. Кудыка озадаченно посмотрел им вослед.

– А что ж ты думаешь? – сказал ему Ухмыл. – Розмыслами, брат, тоже не рождаются. Того же Завида возьми Хотеныча! С перечапа начинал, простым смазчиком…

На извороте тоже было дивно. Огромное четное солнышко все в белесых лишаях (хлопья окалины облетели с него во время прогона по рву) уже громоздилось в средоточной лунке, почти готовое к перевалке на главный желоб. Явственно виднелся край броневой заплаты, устрашающий своею толщиной. Согласно Уставу Работ, после каждой прокатки надлежало производить беглый наружный осмотр изделия, чем, собственно, сейчас и занимались. Чумазый работный люд отмыкал и замыкал створки топок, пробивал ломами забившиеся круглые дырки поддувальных дыхалец.

Главный желоб представлял из себя такое же бесконечное подземелье с полукруглым рвом на дне, только своды были повыше, сама пещера значительно просторнее, от каменной кладки стен, казалось, веяло стариной. Вообще все снасти главного желоба поразили Кудыку своей древностью и в то же время какой-то прочностью, основательностью. Было в них что-то от столетнего замшелого колодца на капище, столь хорошо знакомого и самому Кудыке, и тем более Ухмылу…

Оглянувшись, Кудыка заприметил в полумраке, что с другой стороны главный желоб обрывается тупиком, причем глухая стена тупика выглядит куда новее, нежели все остальное на извороте.

– Ухмыл, а, Ухмыл… – начал бывший древорез, указывая на странную приметную эту стену. – А за ней-то что же?..

– Не тычь пальцем, обломишь, – надменно посоветовал тот. – Ров за ней… Тот же самый ров, только заброшенный…

– А… а зачем он там?..

Ухмыл напустил на себя недовольный вид: дескать, замучил ты меня своей простотою. Но на самом-то деле просто красовался слегка перед новичком…

– Тут, брат, не облизнувшись и не растолкуешь… – завел он не без удовольствия. – Словом, когда мы еще преисподнюю с греками делили…

– Как? – вырвалось у Кудыки. – Когда?..

– Когда?.. – Ухмыл призадумался. – Ну, сам-то я, понятно, ничего этого не видал, не слыхал, и даже на свет о ту пору не рождался… А уж ты – тем паче… Давно. Сразу после того, как мы от греков отложились…

– От греков?.. Мы?.. – Многострадальную Кудыкину голову наполнил вдруг легкий ласковый звон. Потом возникло из этого звона суровое шамканье старого Пихто Твердятича: «А не надо было греков пущать в государствие… Знаешь, почему их греками зовут? Грешные потому что…»

– Э… – жалостливо молвил Ухмыл, посветив Кудыке в лицо. – Деревня, деревня, голова тетерья… Ну, ясно, вам же наверху даже и этого знать не положено… Мы ж ведь с греками когда-то одной страной были… И солнышко у нас было одно. То есть я что разумею-то? В небесах одно. А под землей их, наверно, изделий семь с запада на восток катали, ежели не больше… Во-от… А мы, стало быть, с дура ума возьми да и отделись. Своей головой, стало быть, жить захотели… Три солнышка себе выговорили…

Сразу после этих слов суровое шамканье в гулкой Кудыкиной голове смолкло, а взамен зазвучал внятный ликующий вопль Шумка: «Было оно тресветлым!.. А теперь двусветлое!.. Сами сочтите…»

– А третье-то куда ж делось?.. – еле выпершил Кудыка.

– А!.. – Ухмыл насупился и махнул рукой. – Расколотили, лоботесы… Кинули да не докинули. Целого города как не бывало… Единым махом…

Греческая лампа выпала из ослабшей Кудыкиной руки и, чудом не разбившись, повалилась набок. Перед глазами проступили горбатые оземленелые развалины мертвого города Сволочь-на-Сволочи, тянущиеся на многие переклики чуть ли не до самой Ярилиной Дороги…

– Ты пороняй еще тут, пороняй!.. – зверем рявкнул на него Ухмыл, мигом подбирая лампу. – Расколотишь – ключник новую не выдаст!.. Ишь, обдряб! Баба, что ли?.. Нас-то, чай, с тобой пока солнышком не накрыло?..

Кудыка стоял и тихонько мотал головой.

– Так ить… за грехи же… – шепнул он, а вернее – губами прошевелил. Но Ухмыл понял.

– Да за какие там за грехи?.. – с досадой отвечал он. – Целить надо было точнее, вот и весь грех!.. Это волхвы уж потом смекнули объявить: за грехи, мол… И благо еще, что смекнули. А то, брат, такая бы наверху смута заварилась – страсть да и только!..

В этот миг стукотня и лязг на лунке стихли, и раскатистый голос сотника Нажира Бранятича повелел зычно: