часов от русской крепости, прикрытой горами и густым лесом, собралось до 10 000 воинов. Они требовали принесения ужасной клятвы Цава-карар, что и было исполнено. Приведение в порядок войска продолжалось две недели.

Между тем русский гарнизон получил сведения о сборе и о намерениях враждебных воюющих народов. Но комендант, видевший, что при каждой экспедиции, предпринимавшейся в окрестностях, абазы отступают, и уже несколько раз получавший подобные известия, которые позднее оказывались ложными, принял это сообщение довольно равнодушно. Однако он был настороже.

Я заставил адыга, который был одним из вождей во время штурма, рассказать мне о нем и повторяю его рассказ почти дословно, за пропуском малоинтересного. Его зовут Юсуф Таузо-ок из племени Вайя, и в настоящее время он живет на реке Негепсух в Шапсугии.

«Мы выступили, – сказал он, – от Кубата[59] после захода солнца. Оба брата, Цаци Али и Магомет, были выбраны военным советом предводителями. Они честные, ловкие и храбрые люди, и, хотя принадлежали к уоркам, народ имел к ним доверие. Все лошади остались под надзором нескольких очень старых тамад и мальчиков. Переходя с горы на гору через кустарники, мы употребили из-за большого количества людей пять часов, чтобы пройти путь, который обыкновенно проходят в два часа. Несколько сот самых храбрых молодцов под предводительством Цако из племени Шалте были в авангарде и выслали небольшое число воинов, чтобы осмотреть вблизи крепость. Ночь благоприятствовала нам, потому что, хотя луна и ярко светила, после полуночи спустился такой густой туман, что едва можно было видеть на несколько шагов перед собой. Мы собрались все в полной тишине за маленькой рощей, приблизительно в четверти часа от врага; лазутчики нашего передового отряда давали знаки, что в крепости, кроме стражи, все, кажется, спят.

Мы приготовились теперь к наступлению во имя божие, каждый прочитал еще по-своему короткую молитву, затем каждый военачальник взял назначенную ему группу, которая во что бы то ни стало должна была следовать за ним, потому что мы принесли присягу Цава-карар и каждый знал, что это значит – победить или умереть. Нам стало уже трудно добывать себе пропитание из-за постройки многих крепостей вдоль берега Черного моря; купцы из Турции почти не приезжали к нам больше; мы не имели соли, серы и полотна, наши женщины и девушки ходили полунагими.

Мы разделились на восемь групп, из которых две должны были приближаться к крепости с юга, одна – с востока и две – с севера. Три группы должны были следовать за ними сзади и помогать тем, которые окажутся в самом тяжелом положении. Со мной было более тысячи прекрасных молодцов; я уже раньше учил их не рассчитывать на ружье, но, выстрелив только один раз, быстро всунуть его в чехол и положиться всецело на пистолет и саблю и последней рубить вокруг себя.

Мы только что двинулись, все шли тихо, как вдруг сзади нас на горе раздался выстрел и на этот сигнал блеснули все пушки крепости сразу. Один или несколько изменников известили русских о нашем намерении, и этот выстрел был условным знаком, уведомлявшим о нашем прибытии. Неприятель поддерживал такой ужасный орудийный и ружейный огонь во все стороны, что было ясно, что он принял все меры к нашему приему, о приступе в настоящий момент нечего было и думать. Было еще хорошо, что наши отряды не подошли на расстояние выстрела, иначе мы имели бы много несчастья. Из авангарда многие были ранены, было невозможно удержать гнев некоторых наших людей.

Многие бросались на крепость, но возвращались с окровавленными головами или нагруженные трупами своих братьев. Другие укоряли нас, старшин, и особенно двух наших предводителей, в измене и хотели нас изрубить в куски; оба Цаци-ока особенно были в опасности, так как они, как уорки, возбуждали более недоверия; другие бросались осматривать горы и леса, чтобы отыскать изменника, который дал сигнал. Семь человек, о которых знали, что они часто ходили к русским, были убиты в этом смятении; их не было жаль, но были ли они в этом случае виновны, никто не знает.

Начинало рассветать, неприятель стал стрелять тише; мы имели 32 убитых и много раненых, не навредив врагу даже незначительно, и печально возвращались на Кубат. Там совещались целый день, шумели и ссорились. В предводителей два раза выстрелили из круга, свыше 1000 воинов ни о чем не хотели больше слушать и ушли домой.

Однако, благодаря красноречию вождей и тамад и стараниям родственников павших, на обязанности которых лежало отомстить за кровь, удалось склонить народ не расходиться. Большинство было только шесть или восемь дней вместе, каждый имел, когда он выступал, продовольствия на 20 дней, близлежащие юнэ-из подарили для лагеря еще штук 60 рогатого скота; мы могли, таким образом, выдержать еще некоторое время. Предводители сказали на военном совете, что необходимо еще три ночи беспокоить врага, чтобы затем попробовать штурм. Если же нападение не удастся, то не останется ничего другого, как с большим числом собравшихся воинов, вместо крепости Чепсин, которая была настороже, обратиться против крепости, лежащей в 10 часах южнее на реке Ту, где нас не ожидали. После многих возражений воины согласились на это предложение; мы отправились снова против крепости.

Три ночи, одна за другой, старались мы приблизиться незаметно к неприятелю, но он был постоянно наготове и под ружьем, стрелял все ночи напролет; и хотя мы были осторожны и не теряли бесполезно людей, увидели, что не можем выполнить свое намерение. Наши люди были очень недовольны, бранили нас, роптали и угрожали; мы сами не знали, что будет с нами, и начали подозревать, что оба уорка издеваются над нами и играют на руку врагу. Так мы, отказавшись от наступления, в плохом настроении вернулись на Кубат. Опять собрались тамады, и военный совет решил на другой день идти против Ту; кто желал идти туда, тот должен был находиться на другой день в обеденное время в военном кругу; кто этого не желает, может не кричать и не браниться, но должен еще сегодня отправиться домой. Более 2000 человек еще до вечера оставили лагерь.

На другой день, в обед, мы собрались и после молитвы тамады заняли свои места, воины образовали круг и начали совещание о походе. Цаци-ок Магомет сидел молча в кругу; когда же захотели выслушать и его мнение, он потребовал, чтобы привели его лошадь, вскочил на нее и начал говорить. Мы едва могли поверить своим ушам, когда он заговорил. Он сказал, что даже и не думает идти против Ту,