— У нас, у сербов, — сделав удивленное лицо, сказал Кресимир.

Шишок поглядел на Юговича, но тот развел руками: дескать, карточных сербских обрядов он, к сожалению, не знает… Гордана смигнула, но ничего не сказала. Пламя свечи метнулось — Ваня вдруг заметил на пальцах Игнатия наколку и, ткнув Шишка в бок, залепетал, извините, де, мне надо что-то дедушке сказать…

— Пожалуйста, пожалуйста, никому не возбраняется говорить, — кивнул Кресимир.

— Ежели есть чем, — поддержал его Игнатий.

Мальчик, уведя домовика подальше от гостей, горячо зашептал ему в ухо: дескать, Шишок, — это зэки! Помнишь, на почте женщина рассказывала, что тюрьму разбомбили, и часть уголовников сбежала? Так вот это точно кто-то из них! Постень пожал плечами, дескать, ну и что?!

— Как что, как что?! Ты сдурел, что ли?! А вдруг это убийцы-рецидивисты?!

Но домовик и на «убийц-рецидивистов» не среагировал: мол, с волками жить — по-волчьи выть!

— Ну, раз та-ак! — воскликнул мальчик: — Тогда я умываю руки!

— Какие ставки? — спросил Шишок, возвернувшись. Но гости отвечали: дескать, играть предлагаем на желание…

— В «американку» что ль? — уточнил Ваня. Но Игнатий покачал головой, нет, играем в буру, а выигравший загадывает, чего он хочет: ежели тот игрок гостем окажется, хозяева исполняют желание, а ежели везунчик из хозяев, то, соответственно, гости исполняют желание доможилов. Шишок закричал:

— Не, так не пойдет! Кто вас, с вашими желаньями, знает…

Кресимир с Игнатием переглянулись и, сверху вниз глядя на домовика, с пренебрежением проговорили, мол, в штаны наложил, что ли, игрок ты никудышный, а еще — в красном берете, небось, подтибрил где-нибудь берет и красуешься!

— Я — подтибрил?! Я — в штаны наложил?! — Шишок так разволновался, что глаза у него покраснели, как косовские божуры. — Да я кровь за Родину проливал! Руки на фронте лишился! — домовик предъявил пустой пятнистый рукав и выпятил грудь с пристегнутой к карману медалью «За отвагу». Но гости, видать, в наградах не очень-то разбирались. — А берет мне сам Медведь вручил — тоже не за просто так…

Ваня шепнул Шишку: дескать, правильно, не надо с этими мазуриками играть! Но слова мальчика возымели противоположный эффект… Домовик, крикнув:

— Я, хозяин, ничего еще не решил! — неожиданно согласился на «американку»! Дескать, ла-адно, хотите — давайте сыграем на желание, посмотрим еще кто кого, только потом не жалуйтесь! Я, дескать, такое желание загадаю…

Раздали по три карты, принялись объяснять правила — и в пробной игре победила… Златыгорка! Шишок пробормотал:

— Фортуна-фортуна, повернись к лесу задом, ко мне передом!

И стали играть всерьез, причем на этот раз раздали карты и «болвану».

Ваня подозревал, что зэки будут мухлевать, и пытался контролировать игру, но без большого успеха. Впрочем, и Гордана, видать, вовсю старалась выиграть, ничем для этого не брезгуя, к тому же колоду она знала, как свои пять пальцев, поэтому неизвестно еще, кто победит. Хотя, с другой стороны, кто знает, какие и у цыганки желания!.. Одним словом, игра шла напряженная.

— Ход мой — у меня «молодка»! — выкрикнул Кресимир.

— Какая «молодка»? — удивилась Златыгорка. Ей еще раз объяснили — это, де, три карты одной масти.

— Помню, я еще молодушкой была, наша армия в поход куда-то шла! — распевал Кресимир.

— А у меня три туза! Значит, я хожу! — выскочила тут цыганка.

В колоде было еще полно карт — Шишок закусил губу, и, видать, решившись, хлопнул своими тремя о край ящика:

— А у меня, товарищи, бура!

У домовика оказались три козыря: король, дама и девятка. Он победно поглядел на Ваню, дескать, вишь, хозяин, а ты боялся!

Кресимир надулся, Игнатий, взглянув в свои карты, вздохнул — Шишок потирал уж руки, но тут худой длинный стал по одной переворачивать карты «болвана»: козырный валет, козырная десятка, которую в этой игре бил только туз, и… сам козырный туз!

— У «болвана» тоже бура! — усмехнулся Игнатий. — И он тебя перебурил! «Болван» загадывает желание!

Тишина повисла в горнице с черными шторами.

От сквозняка пламя свечи вновь качнулось, и Ваня заметил некую странность в татуировке Игнатия… На пальцах левой руки, — кроме большого, — было выколото по цифре, и все вместе читалось, как 1878. Что бы это значило? Ведь не год же рождения?! Может, у сербов принято накалывать на теле даты каких-то значимых событий: русско-турецкой войны, к примеру?.. Но не успел он уточнить у историка, так ли это, как дверь распахнулась — свечу задуло, и голос Кресимира произнес во тьме:

— А вот и сам «болван»!

— Это что еще за шутки?! — воскликнул домовик, пытаясь зажечь спичку. Ваня нашарил фонарик — и одновременно вспыхнули два огня.

В дверях стоял человек в… черной форме фашистского офицера!

— Что за маскарад?! — заорал Шишок, мгновенно выхватил из рукава «Черную стрелу» и направил ее на вошедшего. Офицер СС, щелкнув каблуками, гаркнул:

— Это не машкарад! Das ist fantastisch![3]— и ощерил рот в улыбке.

Кресимир с Игнатием живо подбежали и встали с двух сторон от эсесовца.

— Предатели! — воскликнули одновременно Шишок и Боян Югович.

Но гости покачали головами, глаза у них вспыхнули в точности, как у домовика, когда он сильно разозлится. Кресимир, подойдя к окну, сдернул с него черную драпировку — и комната вдруг осветилась мертвенным зеленоватым светом, как будто всем раздали приборы ночного видения. Ваня Житный, стоявший неподалеку от окошка, выглянул в него и оторопел: дом оказался окружен толпой празднично одетых людей. И… и глаза каждого горели мертвенным неоновым светом…

— Навяки? — шепнул Ваня стоявшему рядом домовому, и тот кивнул, раздался ответный шепот: — Влипли мы, хозяин! Тут никакое оружие не поможет!

А немец промаршировал к ящику, вытягивая носки своих нечищеных лет этак пятьдесят пять сапог, заглянул в свои карты и сказал:

— Что ж — пора начинайт! Мой Wunsch[4]есть такой: молодка!

— Три карты одной масти! — заученно сказала Златыгорка.

Но эсесовец покачал головой, снял с себя фуражку с высокой тульей и швырнул ее в угол комнаты. В полете фуражку окутало неоновым свечением, головной убор приземлился вниз козырьком на полку, рядом с забытой коробкой шахмат, поверх которой устроились птахи. А под полкой спала Яна Божич.

Разбуженные птицы вспорхнули, и соловей прощелкал, уставившись на двуглавого орла фуражки:

— Это что еще за урод?

Жаворлёночек попрекнул его: