Трое еще посовещались меж собой — и покинули дом: дескать, действуй, резидент мертвецов.

И Драган повернулся к живым…

— Пейте! — угрюмо сказал водитель взорванной «Заставы», снимая с пояса какую-то фляжку всю в земле и плесени, и протягивая ее Шишку. — Другого выхода у вас нет… И поторопитесь, пока они… не нахлынули.

— Что это? — спросил домовик, открутив крышку и понюхав.

— Виноградное вино, очень старое, где-то… да, кажется, четырнадцатого века. Пейте! — повторил Драган.

Домовик с сомнением поглядел на Медведева войника и спросил: дескать, и что дальше? Уж не отравленное ли вино ты нам подносишь? Уж не хочешь ли сделать нас такими же, как сам?!

— Вы должны верить мне, если хотите… остаться в живых! — говорил Драган. — Просто поверьте мне! Как… как другу, как бывшему другу!

И Шишок, еще раз понюхав вино, мол, не уксус ли это, приложил фляжку ко рту, но тут Драган остановил его:

— Погодите! Я сам вас напою, да отпусти фляжку-то! Вы должны сделать по… — он покосился на Бояна Юговича и усмехнулся: — по шесть глотков каждый! Пьете, не отрываясь. Птахи и корова тоже! Златыгорка — первая. Быстрей же!

Посестрима, никогда не отказывавшаяся от выпивки, живо подскочила к несчастному водителю. А в окне показалась… шиптарица, которую Драган вез в Приштину, она жалобно звала его:

— Драган, Драган, наше ложе готово! Твоя суженая пить хочет… Гости «горько» кричат! Тащи на свадебный пир девчонку…

Войник ласково отвечал:

— Сейчас, моя люба, потерпи, — он задернул черную скрипучую штору и, левой рукой выталкивая мертвую шиптарицу, правой стал поить живую Златыгорку…

И после шести глотков… самовила исчезла! Дружный крик раздался в стане живых, но войник сказал, не беспокойтесь, де, с ней все в порядке — она в другом месте. Вы сейчас к ней присоединитесь… Скорее же!

— А ты… — спросил Ваня, — а с тобой что будет? Тебе они ничего не сделают?..

— Хуже, чем есть, не будет, — усмехнулся бывший водитель. — Разбудите девочку!

— Ну, смотри, — ворчал домовик, — ежели обманешь — пеняй на себя! Из-под земли достану!

— Достань, достань меня из-под земли, Шишок! — с горечью говорил Драган.

Вторым войник напоил Бояна Юговича — и историк растворился без следа, Березай испил непривычного пойла — и тоже пропал. Яна Божич проснулась, протерла глаза, дескать, а что — уже утро? Ей дали питья из фляжки — и девчурка исчезла из мертвого дома.

Тут птахи подлетели к Драгану: мол, нас, нас напои, воронья сыть, куда самовилы, туда и мы! Испив затхлого винца, птицы взмахнули крылышками — и выпали из людского гнезда. Вслед за ними войник напоил старым вином цыганку Гордану — та только шалью успела взмахнуть… Пробудили корову Росицу Брегович, которая долго мотала головой: дескать, я вино-то не пью и никогда не пила… Ее напоили почти силком, после чего жидкости во фляге осталось на донышке.

Шишок Ваню Житного вперед выталкивал, а мальчик домовика перед собой пропускал… А в промежуток между черной шторкой и окном уж просунулась лохматая голова шиптарицы, дверь распахнулась… и трое прежних гостей с горящими глазами входили в горницу, а за их спинами толклись навяки в истлевших праздничных гробовых одеждах.

Драган сунул фляжку к Ваниным губам — мальчик сделал глоток: стены дома растаяли, и поселка уже не было, вокруг — чистое поле. Второй глоток — противоестественный скачок солнца на небосклоне с запада на восток, третий — осенний кленовый лист, кружась, падает к носкам его грубых ботинок на толстой подошве, четвертый — он стоит по колено в сугробе, пятый — поле зацвело красными божурами, с шестым глотком в уши вонзился шум, топот, вой, крики… Мимо просвистела стрела — и вонзилась в ольховый ствол.

Ваня Житный рухнул на землю, будто ему подставили подножку, кто-то дернул его за руку: он скатился в заросшую кустарником котловину. По одну сторону от него лежала цыганка Гордана, с головой накрывшись своей цветастой шалью, по другую — маленькая Яна, дальше — Боян Югович и Березай. Корова Росица стояла, нагнув голову и, видать, с большим трудом подавляла в себе трубное мычание.

Вой, топот и крик по-прежнему рвали ушные перепонки. Ваня выполз на кручу: они оказались на холме, сквозь заросли — единым взглядом не охватить — просвечивало поле битвы, кишащее людьми и лошадьми, которые неслись куда-то, сшибались, падали… Там и сям мелькали яркие треугольники знамен, взблескивали на солнце скрещенные мечи и летящие копья, — и все смешалось в едином страшном коловращении. А вдали покойно текла, серебрилась на солнце река.

— Это… это что такое? — успел спросить мальчик, но ответа не получил — в этот момент перед ним, точно из-под земли, выросла фигурка страшно ругавшегося домовика. Ваня свалил Шишка на землю — шальная стрела вонзилась в сучок прямо против сердца постеня. Домовой привстал, чтоб выяснить, что за шум, но, в отличие от мальчика, мигом сообразил: дескать, битва идет, ядреный корень!

Ваня заметил, что камуфляж Шишка разодран в нескольких местах, а правый рукав полуоторван, на немой вопрос домовик махнул рукой: мол, пришлось отбиваться от навья, да это, де, что! А вот куда мы ухнули, интересно бы знать, вот Драган удружил: отправил, куда Макар телят не гонял!

Корова Росица, услыхав про телят, не вынесла — и издала наконец страшное мычание, правда, мык этот потерялся в бранном шуме. Ваня оглядел присутствующих на холме и спросил:

— А где Златыгорка? И пташки?

Поднял голову и увидал посестриму на самой верхушке могучего дуба, тут же висел ее лук, а птицы, пристроившиеся по обе стороны от лука, щебетали…

Соловей:

— Вот это мы попали так попали!

И жаворлёночек:

— А воронов-то в небе, матушки мои, что черных крошек!

Ваня стал кликать посестриму: дескать, слезай давай, а то не ровен час… Но самовила, вся устремленная туда — в страшную сечу, только отмахивалась.

Шишок, тоже с большим интересом, — из-под руки, чтоб солнце не мешало, — наблюдавший за сражением, упал наземь и, оглянувшись на калик, приложил палец к губам. Послышались голоса, едва различимые в шуме битвы: говорили по-сербски. Ваня подполз к домовику: по склону бежали двое, пестрый плащ одного зацепился за колючие ветки как раз напротив наблюдателей, — и человек приотстал, чтоб освободить полу. Другой, поджидая его, говорил:

— Нет, воевода Милош, не удастся тебе задуманное: полчища мусульман неисчислимы, нас же слишком мало. Если бы стало наше войско солью, турецкий плов был бы недосолен! И взгляни: белый шатер Мурата в самой сердцевине вражеского стана! Даже если бы ты умел летать и, подобно соколу, пал на проклятого турка из облака, обратно тебе не подняться…

— Что ж, побратим Иван, значит, так богом суждено! Но то, что я обещал властелину-князю — сделаю, клянусь святым Видом: заколю турецкого султана и придавлю ему горло ногой!