против гаек. Кончай закручивать!» (загол., Нов. газ., 09.12–15.12. 2004). См. данные словаря: «Подкручивать/подкрутить, закрутить, завинчивать/завинтить и т. п. гайки, гайку. Прост. Усиливать требования, делать их более суровыми с целью воздействия на кого-л.») [Словарь современного русского литературного языка в 20 томах. Т.З. 1992: 21]; «Минздрав берет курильщиков в ежовые рукавицы: Для спасения бюджета и нации акцизы на табак могут увеличить к 2015 году в 11 раз» (загол. и подзагол., Незав. газ., 09.10.12) и т. п.

Однако российскому сознанию и российскому характеру свойственно сопротивляться всякому, даже разумному, насилию и не любить того, кто давит. Реакция на насилие — внутреннее сопротивление при внешнем подчинении, недовольство, неприязнь, гнев. Поэтому все метафоры данной модели — негативнооценочные, с оттенками эмоций: от неодобрения (см. приведенные выше примеры) до ненависти. Например:

— дрессировка: «Этот новый телевизионный народец очень удобен для власти. Ему разрешено думать, но нельзя говорить… Ему можно голосовать, но нельзя выбирать, Он может любить Родину, но не имеет права критиковать ее… Результаты такой телевизионной дрессировки уже видны…» (АиФ, 2014 № 23);

— цепные псы: «…границы, которые расставляет вокруг куль турного пространства власть в лице своих цепных псов…» (Эхо Москвы, 30.06.12) и нек. др.

Социальные роли здесь: НАЧАЛЬНИК / ПОДЧИНЕННЫЙ, где НАЧАЛЬНИК — это власть, а ПОДЧИНЕННЫЙ — народ, в который входит и пишущий журналист. Это уже взгляд «снизу вверх», но взгляд не уважительный, не подобострастный, а недоброжелательный, ожесточенный — взгляд человека, вынужденного подчиняться.

Навязанное подчинение обусловливает, в свою очередь, презрение к тем, кто так же послушен, хотя мог бы протестовать. Отсюда — новая для отечественных СМИ формула метафорического переноса, связанная со строгостью, — пренебрежительное или презрительное обозначение результата строгости. Чаще всего оно выражено эпитетами: послушное большинство, послушный парламент, послушная Дума, ручной парламент, карманная Дума и нек. др. Например: «Возникла властная вертикаль, отменены выборы губернаторов, отстроены послушная Дума и телевидение» (Арг. нед., 31.05–06.06. 2012); «Большинство в парламенте позволяет ему [президенту В.В. Путину — B.C.] продвигать любые законодательные новации через послушный парламент…» (Вр. нов., 11.12.03); «Сегодня Госдума абсолютно «карманная»» (Ю. Грымов, режиссер, на ТВ РБК в передаче «Тема», 26.12.12) и т. п.

4. Метафоры «болезни». Эта модель — одна из самых «старших» в журналистских материалах, посвященных социальным и политическим проблемам. О.П. Ермакова высказывает предположение, что метафоры этой группы возникли под влиянием английских философов Ф. Бэкона и Т. Гоббса [Ермакова 2000: 51] и связывает такие переносы с идеей «уподобления общества живому организму со всеми его особенностями» [Ермакова: 51]. Исследовательница указывает на использование метафор этой тематической группы в произведениях авторов XIX века, которые писали о болезни русского общества: Герцена, Белинского, Салтыкова-Щедрина и далее — в сочинениях Н. Бердяева [Ермакова: 52]. А.В. Темирканова ссылается на американского ученого М. Осборна, который относит метафоры болезни к архетипическим метафорам, т. е. таким, которые опираются на универсальные архетипы [www.pglu.ru/publikations/University_Readling/2008/II/ush_2008II_00058.pdf].

Социальные роли здесь: ВРАЧ, КТОРЫЙ СТАВИТ ДИАГНОЗ / ПАЦИЕНТ Врач — автор речи, журналист; пациент — власть, ее представители, Россия — поле ее деятельности. Большинство метафор, входящих в эту модель, идет, как уже отмечалось, к тому, чтобы стать газетными оценочными штампами. Таковы регулярно употребляемые: бацилла, вирус, доза, инфекция, интоксикация, эпидемия, паралич и нек. др. Однако контекстные способы обновления этих метафор, в первую очередь за счет расширения сочетаемости, интенсивизируют и оценочность, и присущие данной ролевой ситуации эмоциональные нюансы, например:

— вирус чуровщины: «Когда к финалу не допустили Севару, певицу уникального дарования, стало ясно: вирус чуровщины распространяется на любые выборы» (Нов. газ., 12.12.12);

— доза, передозировка: «Не получится ли так, что при дальнейшем увеличении дозы вранья от передозировки умрет и наше младенческое общество?» (АиФ, 2011 № 8);

— выживаемость: «Эксперты оценили уровень выживаемости глав регионов. По отдельным — есть большие вопросы» (Екатерина Лазарева «Каждый несчастливый губернатор несчастлив по-своему» — URA.RU 26.11.2015 ura.ru/arti-cles/1036266411]).

В большинстве случаев журналист, «ставя диагноз», смотрит на «пациента», т. е. на власть, «свысока» и созданная метафора содержит негативную оценку с всевозможными оттенками негативных эмоций: «В России эпидемия официального оптимиза» (АиФ, 2007 № 33) — противоположно направленная оценочность существительных (эпидемия — негативная, оптимизм — позитивная — своего рода «оценочный оксюморон») создает язвительную ироничность; «Специалисты Независимого института социальной политики… считают, что это результат интоксикации российской экономики нефтегазовой наркотой» (АиФ, 2013 № 16) — пренебрежение, презрение; «Вот просто начинается бешенство, слюнотечение и обмороки при слове «иностранный грант»» (Известия, 20.11.12). В последнем случае модель пополняется метафорическими же обозначениями симптомов болезни, которые в контексте политики становятся инвективами. Метафорическая цепочка не просто выражает неприязнь, злобу, гнев, но и желание унизить, оскорбить. В каком-то смысле журналист, использующий метафоры этой модели, выступает одновременно и в роли священнослужителя, так как, с точки зрения религии, болезнь — это наказание за грехи. См. об этом, например, в исследовании концепта «болезнь» в русских говорах Приамурья Н.Г. Архиповой: «Гордыня, высокомерие, презрение других, крайний эгоизм ведут к болезням душевным, а от них к физическим. Шанс излечиться предоставлен только через покаяние и смирение» [www.amursu.ru/attachments/article/9492/a2_Архипова3.pdf]. Тот, кто констатирует болезнь, устанавливает диагноз, имплицитно упрекает в греховности того/тех, кто в этой болезни виновен, т. е. власть.

В отдельных редких случаях «врач» — журналист — сочувственно и заботливо относится к «пациенту». Таковы метафорические цепочки в некоторых передовых статьях А. Проханова, например: «Эти раны, эти кровавые порезы, истерзавшие Россию от Уренгоя до Ставрополя, надо лечить немедленно, не теряя ни дня. Здесь драгоценны все рецепты, все медикаменты, все целебные практики. Кроме тех, что сыплют соль и поливают уксусом эти обнаженные раны, вгоняют скальпель все глубже в кричащее от боли тело» (Завтра, июль 2013 № 29).

Итак, подведем итоги. В социально-иерархической модели мира, как уже было сказано, власть находится на самом верху. и в идеале такое же верхнее положение она должна занимать и в отношении интеллектуальном, профессиональном, нравственно-этическом. метафоры, связанные с представлением «верх/низ», «вверху/внизу», «высокое/низкое», бытующие в политическом и массмедийном дискурсе первых 16 лет XXI столетия, дают иную картину. Денотативные области, из которых черпаются метафоры, и импликационал метафоризируемых слов работают на «понижение» объекта метафоризации, т. е. власти. Это: — профессиональный и интеллектуальный «низ»: школьные метафоры, метафоры инфантилизма, геронтологические метафоры;

— нравственно-этический низ: криминальные метафоры;

— эмоциональный низ: метафоры строгости (строгость, равняющаяся с жестокостью и безразличием к людям и принуждающая к недобровольному подчинению).

Это «дно», таящее угрозу для общества: яма, пропасть, провал и т. п.; «дно», чреватое страданиями и гибелью: метафоры болезни.

В результате перед читателем предстает модель мира, отдельный важнейший фрагмент которой — российская власть — диаметрально противоположен идеальному образцу, то есть перевернутая модель мира. Наполнение континуума «власть» единицами лишь одной из двух