Мы подошли к башне. Никита опустился на одно колено сбоку от двери, вдохнул и резко повернулся, выставив в проем ствол. Я пригнулся с другой стороны, вытянув руку с пистолетом.

– Никого, – тихо сказал он.

Взгляду открылся полутемный предбанник. Слева – дверь с покосившейся латунной табличкой «КОМНАТА БРИГАДИРОВ», впереди лестница, справа проем. За ним виднелось помещение, где стояли станки. Один из них работал.

– Это мастерская там, – сказал Никита. – Слышишь, гудит?

Входить не хотелось, но все же мы прокрались к дверям мастерской. Станки стояли двумя рядами, все неподвижны, кроме одного, в котором крутилось, повизгивая, длинное сверло. Оно будто наматывало на себя воздух, закручивая в мастерской большой ленивый смерч. Сунувшись внутрь, я ощутил постоянный ровный сквозняк, некоторое время прислушивался к внутренним ощущениям, затем попятился вместе с Никитой. Черт его знает, что означают этот сквозняк и этот станок, который, кажется, даже ни к чему не подключен. Может, ничего опасного, а может, и наоборот.

Медленно водя стволом автомата из стороны в сторону, напарник добрался до лестничной клетки, подался вперед, заглядывая.

– Нормально, Андрюха. Идем.

Я нагнал его, мы стали подниматься по ступеням. Миновали второй этаж с раздевалками – и посреди третьего лестничного пролета Никита ахнул.

Он вскинул автомат и начал стрелять, присев на корточки, да так резко, что не удержался и упал на спину. Очередь, прочертив полосу по потолку над верхней лестничной площадкой, смолкла. Я к тому времени уже лежал на боку под перилами, вытянув кверху руку с пистолетом. Но не стрелял – пялился во все глаза на черную мягкую сферу под потолком и на торчащего из нее человека, который тянул к нам руки, извивался, разевая рот, вращал безумными глазами, полными боли и ужаса, беззвучно стонал, умоляя спасти…

Никита наконец сообразил, что рожок опустел, судорожным движением выщелкнул его, что-то мыча, сунул руку под куртку, рванул, с мясом вырвав какой-то ремешок, наконец достал другой магазин.

– Тихо, тихо! – Я поднялся на колени, продолжая целиться вверх. – Эй, напарник, расслабься и получай удовольствие. Не стреляй, говорю! – Подавшись к нему, я дал ему подзатыльник. Голова мотнулась, подбородок Никиты ткнулся в грудь, он сглотнул и наконец более-менее пришел в себя. Со свистом выдохнув воздух, уселся по-турецки, не опуская автомата, уставился на жуткую картину.

Голову, руки и торс мужчины облепила мутно-прозрачная пленка, похожая на крепко сросшиеся нити воздушной паутины. Изумрудная, поблескивающая, цветом она напоминала брюшко навозной мухи. Человек до сих пор дышал, казалось, что он видит нас, что именно из-за нашего появления он стал дергаться, тянуть руки и разевать рот в немом крике. Жертва черного шара содрогалась так, будто испытывала немилосердную боль и ужас, но при этом не издавала ни единого звука.

– Тот же самый! – прошептал Никита. – Тот, ноги которого мы снаружи видели… Его слезы по пространству размазали.

Поднявшись, я сделал осторожный шаг, потом еще один. Мужчина задергался сильнее. Отсюда виднелся проем коридора, соединяющего башенку с цехом, – до него осталось с десяток ступеней, не больше, но чтобы попасть туда, надо пройти под черной сферой на потолке и торчащим из нее получеловеком. Я прикинул расстояние… до меня он не дотянется, а вот по макушке напарника может мазнуть пальцами.

– Пригнешься? – спросил я, делая еще один шаг.

– Я-то пригнусь… Но надо ж ему помочь как-то.

– Как?

Мы почти достигли верхней площадки и уже видели весь коридор, который заканчивался полутемным проемом в стене цеха. Мужчина извивался, бился в припадке. Еще шаг – и он изогнулся, мучительно скривив рот, затянутый изумрудной пленкой. Язык бился о тонкую преграду, безуспешно пытаясь прорвать ее.

И Никита не выдержал, решил прекратить мучения бедняги. Я не успел ничего сделать – вскинув автомат, он дал короткую очередь.

Пробив пленку и лицо под ней, очередь поднялась выше, раздробив челюсть, пули впились в шею. Мужчина замер, руки повисли. Никита перестал стрелять. От мертвеца к бетону протянулся длинный красный сгусток – вроде и кровь, но густая, как машинное масло. Нижний конец коснулся пола.

– Не надо было… – начал я, и тут черная сфера раздалась вширь, будто вздохнула, втянув в себя человеческий торс. Он исчез из виду, а шар лопнул, разбрызгав темные капли. Пахнуло озоном. Раздался громкий хлюп, словно полный воды целлофановый пакет с высоты упал на асфальт. От того места, где раньше висела сфера, вниз устремился клокочущий поток темноты.

Густой пенящийся мрак пролился сквозь башню. Сопровождаемый волной озона, я рванулся вниз одновременно с Пригоршней, а вокруг все плыло и качалось. Мрак разъедал материю, как серная кислота органику. Ступени прогибались, перила изогнулись змеями, потолок просел. Ручьи извергнувшейся из сферы темноты клокотали вокруг нас.

Я прыгнул к двери. Вылетев наружу, споткнулся и покатился по асфальту. Кирпичная башня оплывала, будто кубик сливочного масла на сковородке. Висячий коридор сломался, половина его торчала из стены цеха, вторая упала на башню и смешалась, срослась с нею. Кирпичи меняли форму, кладка текла. Окна изгибались, словно рты призраков в немом крике.

– Никита! – Я вскочил, увидев, что входная дверь превратилась в извилистую щель. Бросился к ней, не зная, как помочь напарнику, но тут он вырвался из прорехи, врезался в меня и опрокинул на асфальт.

Мы отползли подальше и сели, ошарашенно глядя на башню. Она кренилась, по стенам сползали комья и растекались блином у основания. Верхушка изгибалась под собственным весом, окна стягивались, как быстро заживающие раны, внутри что-то булькало, мягко перекатывалось, вспухало и лопалось.

Прилипшая к постройке воздушная паутина ходила волнами, колыхалась, как марля на ветру. Никита пихнул меня локтем в бок и показал в ее центр – нижняя часть человеческого тела, свисавшая из черной сферы, исчезла.

Вскоре все закончилось. Мрак впитался в башню и пропал, строение застыло. Теперь оно напоминало рисунок Сальвадора Дали – что-то изогнутое, в потеках, сюрреалистическое. От окон остались извилистые щели, крыша как шмат теста. Асфальт вокруг застыл волнами.

Солнце давно село, приближалась ночь. Оперевшись о плечо Никиты, я встал. Напарник тоже поднялся, и тут только я заметил его автомат, вернее, железный приклад, торчащий из-под сплющенного основания постройки.

– Никита, – сказал я. – Ты ствол бросил.

Он что-то проворчал и опасливо засеменил к башне, протягивая руку.

– Не надо, – сказал я вслед.

– У сталкера было десять любовниц за Периметром, но любил он только свой АКМ, – пробормотал напарник.

– Прекращай, говорю.

– Да ладно, – откликнулся Пригоршня, наклоняясь. Ухватившись за «пятку» на конце приклада, потянул сначала легко, потом сильнее… Исковерканная постройка будто сглотнула, сверху вниз по поверхности прокатилось вздутие, похожее на кадык.