— После… Я слишком погрузилась в человеческую ипостась и… — Нереида глубоко вздохнула.

— Ты же богиня. Неужели ты не могла справиться с какими-то людьми. — Ого, сколько презрения в прозрачных глазах. Интересно, кого она презирает: Нереиду — или тех, троих?

— Я была слишком далеко от своей стихий. А они — напротив — в своей. Грязь и подлость — их стихия. Очень сильна… Очень… Неодолима…

— Насчет выкидышей тоже правда?

— Ну уж нет! Вранье! Одно вранье! — в ярости воскликнула Нереида.

— Как ты убежала из колодца?

— Когда в твоем распоряжении много сотен лет, случай может представиться…

— А стражи?

— Сторожат… Что ж им еще делать? — через силу улыбнулась Нереида.

— Где он? — спросила Минерва. — И не думай уклоняться от ответа. Я знаю все о твоем сыне. Ты спрятала его там, где никому из богов не пришло бы в голову искать — в Риме, на самом дне. Там может затеряться кто угодно. Ты даже для виду дала ему гения, хотя гений ему совершенно ни к чему.

— Если ты все знаешь, зачем спрашиваешь?!

— Потому что он исчез. И никто не ведает, где он. Нереида вздрогнула. Вновь попыталась отыскать глазами хрустальную полосу меж водой и небом, и не нашла. Полоса исчезла, и бледная вода беспрепятственно сливалась с таким же бледным небом.

— Уехал из Рима? Куда?

— Не знаю. Его нигде нет вот уже несколько дней. Нигде.

— Я не видела его больше двадцати лет… — Минерва скорее угадала, чем расслышала ответ. — Как только он родился, я отдала его простой смертной. Умной смелой женщине. Она должна была его воспитать… Его назвали Юнием Вером, он считал ту женщину своей настоящей матерью. Потом, три года спустя, я видела его мельком и не удержалась, подарила ему кувшин с амброзией. Он — мой сын, и сын самого Юпитера. Он должен был отведать пищу богов. Он взял кувшинчик, как берут у чужого, и убежал. Ревность жгла мое сердце. Матерью он называл другую. На меня взглянул только мельком. К ней же прижимался всем телом, плакал и просил не уходить… Я ушла, задыхаясь от обиды… И больше ни разу… никогда…

— Где вы виделись в последний раз?

— В крепости, там, где Колодец Нереиды.

— Твоя бывшая тюрьма… Бывают же совпадения, — ехидно заметила Минерва.

Нереида молчала. Набегала на берег волна. Недалеко, за соснами, слышались детские голоса. Но богиням нечего было опасаться — смертные их видеть не могли.

— Это не совпадение, — сказала очень тихо Нереида. — И ты это знаешь.

«На открытии игр в Аквилее будут присутствовать Руфин Август и Элий Цезарь».

«Акта диурна», 5-й день до Ид октября (11 октября)

Игры в Аквилее начинаются в 5-й день до Ид октября, в праздник виноградного сока. В этот день жрец Юпитера откупоривал первый сосуд с соком нового урожая. С этого дня разрешалось продавать молодое вино этого года. Наступало время празднеств, бесчисленных жертвоприношений богам, полулегальных вакханалий. Время вина, опьянения и веселья.

Элий всегда пил мало, а Квинт не пил вина в эти дни вовсе.

— Кто сегодня победит? — спросил Квинт у Цезаря утром, когда они садились в пурпурное авто, чтобы ехать в амфитеатр.

— Клодия или Авреол — выбор не велик, — отозвался Элий.

Первый день не особенно волновал Цезаря — в первый день желания не исполняются. Он думал о том, что случится завтра.

Они носились по арене, как дети. Едва соприкоснувшись мечами, вновь пускались бежать. Они взрывали песок, махали мечами, будто никогда ничему не учились, но почему-то вообразили, что их неуменье будет других забавлять. Авреол сражался плохо. Клодия — еще хуже. Авреол опрокинул ее на песок трижды за три минуты. Она проиграла вчистую. Никто с небес не наблюдал за схваткой. Напрасно Элий до рези в глазах вглядывался в бледно-голубое небо над амфитеатром. Ни одной вспышки платинового поля, ни одного гения в вышине. Небо бледное и чистое, как аквилейское стекло. Небесная пустота.

Амфитеатр визжал и ревел. Люди вскакивали с мест. На арену летели недоеденные яблоки и тухлые яйца.

— Где Вер? — неслось над трибунами. — Вернуть Вера! Вер! Вер! Вер!

— Эй, Цезарь, тебе стоит выйти на арену и сразиться, позабавить публику, — сказала Криспина, вообразив, что умеет шутить.

Элий сцепил руки в замок и положил на них подбородок. Не мигая он смотрел на желтый песок.

— Выйди, Цезарь, награди Цыпу, — сказал Руфин. — Вилда всякий раз превозносила его на страницах своего продажного вестника, даже если победа доставалась тебе. Теперь наконец-то она будет довольна и напишет про Цыпу хвалебное слово. Упомянет и тебя.

Надо же, оказывается, Руфин читает «Гладиаторский вестник»!

Элий взял венок победителя из рук императора и стал спускаться по лестнице. Два преторианца двинулись следом. Но у самой арены гвардейцы остановились, Элий вышел на песок в одиночестве. Он возвращался. Он никогда не думал, что вновь ему придется ступать по этому песку и ощущать его вкрадчивую и предательскую зыбучесть под ногами. Смерть. Арена впитала в себя жизни тысяч и тысяч умерших здесь прежде. Потом она впитывала желания, как до этого жизни. Желания — жизнь. Уже не гладиатор, еще не император, и в будущем не Цезарь, Элий — временщик без власти и без надежды на власть, игрушка в чужих руках, которая не желает быть игрушкой.

— Что ты говоришь? — спросил Цыпа, сгибая длинную шею, чтобы Элию удобнее было надеть венок.

— Говорю, ты победитель.

Цезарь не завидовал. К чему завидовать, если как боец он куда искуснее Цыпы. Он перерос арену, перерос сенаторское свое бывшее звание. Но до властителя Империи ему никогда не дорасти. Может быть, он дорастет до чего-то другого?

— Ты должен подарить мне золотое яблоко, — сказал Цыпа. — Я слышал, на нем написано: «Достойнейшему». А я — лучший из гладиаторов. Теперь ты в этом убедился.

— У тебя самая длинная шея в Риме, Авреол. Но, оказывается, еще и самая толстая[30].

Элий повернулся и зашагал назад. И тут Клодия, до того лежавшая неподвижно, дожидаясь служителей, которые должны утащить ее за ноги в сполиарий, куда прежде утаскивали мертвых, подобрала меч и, рыча от ярости, понеслась на Элия. Зрители замерли. Элий обернулся, но не сделал попытки бежать. Сзади к нему мчались преторианцы. Но они не поспевали. Клинок Клодии демонстративно занесен. Меч тупой, но достаточно тяжелый, чтобы раскроить незащищенную голову. Элий подался вперед и ударил руками в поднятые локти Клодии. Гладиаторша опрокинулась на песок. Подбежавшие преторианцы тут же на нее навалились.

— Не трогайте ее, — сказал Элий. — Она решила позабавить зрителей. Немного их попугать. И у нее это получилось.