Около 2000 беженцев прибыли в Массачусетс; многие умерли там от оспы, остальным пришлось идти в прислуги. А ниже вдоль побережья, в Нью-Йорке, 250 человек были брошены в тюрьмы или отданы в рабство.

В Мэриленде к акадийцам относились немногим лучше, чем к рабам, и если они немедленно не находили работу, пусть даже самую черную, то их сажали в тюрьму. При попытках покинуть колонию их убивали. Между тем в Пенсильвании всех акадийцев сначала запихнули в грязный вонючий городишко под Филадельфией («город братской любви»), а потом отказывали им в праве на работу. Многих подталкивали к эмиграции на Гаити, где французский губернатор острова использовал их как рабов на строительстве военно-морской базы.

В 1763 году Франция и Британия подписали Парижский договор, согласно которому вся Канада, за исключением пары крохотных островков неподалеку от Атлантического побережья, Сен-Пьер и Микелон, переходила к Британии. Одной из целей этого договора было улучшение франко-британских отношений, что позволило бы Франции вернуть своих военнопленных, акадийцев. Или, если посмотреть с другой стороны, теперь, когда война окончилась, у бриттов и американских колонистов появилась возможность избавиться от проблемных франко-канадских беженцев.

Соответственно, почти всем акадийцам, которым удалось выжить в эти годы заточения, рабства, лишений и уроков плохого английского, «разрешили» эмигрировать из американских колоний и Англии. Несколько сотен «счастливчиков» отправились на Гаити, но вскоре пожалели об этом: как и раньше, французы относились к ним не лучше, чем англичане, и половина умерла от недоедания и болезней. Несколько десятков эмигрантов были вывезены на Фолкленды, но очень скоро отправлены обратно, когда Франция уступила эти острова Испании. Около 1500 акадийцев пробрались во французскую Луизиану, где их имя исковеркали, и они стали каджунами.

И почти 4000 акадийцев выехали во Францию, из которых семьдесят восемь семей поселились на острове Бель-Иль. Эти новые беллильцы теперь имеют собственный музей в крепости Ле-Пале. Постоянная экспозиция показывает их в душераздирающих сценах депортации из Канады или благодарно взирающими на свои маленькие коттеджи на новой родине.

На Бель-Иль им дали землю и скот (не всякий французский крестьянин мог похвастаться таким богатством), и, как уверяет веб-сайт туристического бюро острова, «они довольно быстро ассимилировались среди местного населения, и в первый же год был всплеск смешанных браков».

Помимо того, что странно слышать о «смешанных браках» среди людей одинакового этнического происхождения (этот термин вообще-то всегда режет слух, но в данном случае особенно), владеющих одним языком, это к тому же и не вся правда. Акадийско-каджунский веб-сайт рассказывает, что «из-за эпидемий среди скота, неурожаев, засухи и сопротивления местных колония за семь лет вымерла».

Так что похоже, и во Франции акадийцы не чувствовали себя как дома. Ведь если вдуматься, они забирали землю, еду и работу у бедствующих французских крестьян. Более того, они заводили шашни с местными блондинками. Да и наверняка ставили ловушки на бобров, в которые попадались собаки и кошки островитян. И — что уж совсем недопустимо! — говорили со смешным акцентом.

За пару лет более 1500 акадийцев, «репатриированных» во Францию, снова покинули ее берега. Большинство отправилось к своим бывшим соседям, обосновавшимся в Луизиане. Впрочем, и новое прибежище оказалось временным, поскольку Франция уже собиралась продавать эти земли все тем же добродушным американским колонистам.

Сакраменто и табернакль!

«Женщина — это все равно что шампанское: …во французской упаковке — дороже стоит»

(М. Агеев, «Роман с кокаином»)

Доказано, что французы не изобретали свой национальный напиток

Франция — чрезвычайно протекционистская страна, особенно в том, что касается ее культуры. А вот частью культуры, о которой Франция больше всего печется и которую тщательнее всего охраняет, является вовсе не кино, не живопись и не великая французская литература, а еда и питье. И нет ничего удивительного в том, что во французском языке слова culture («культура») и agriculture («сельское хозяйство») одного корня: и то, и другое и есть французская la culture.

Чем больше всего гордится Франция в (агро) культуре и что приносит ей доход, равно как и мировой престиж, так это шампанское. Или Champagne, с заглавной буквы «С», поскольку, это, разумеется, имя собственное.

Франция настолько трепетно относится к Champagne, что даже настояла на внесении пункта об исключительном праве на это наименование в Версальский договор, который официально положил конец Первой мировой войне. Да-да, целое поколение молодых французов полегло на полях сражений, несколько сотен тысяч мирных граждан были убиты, едва ли не десять процентов французского населения получили ранения, а у Франции нашлось время озаботиться винными этикетками.

Озабоченность была вызвана тем, что во время войны окрестности Реймса серьезно пострадали от бомбежек и выкопанных траншей, так что объемы производства шампанского резко сократились. Оно и понятно: довольно непросто собирать урожай винограда под минометным обстрелом. Франция справедливо опасалась, что образовавшуюся на рынке брешь могут заполнить другие игристые вина — из Америки, Италии, Испании или даже Германии. В результате появилась статья 275 (всего их 440) Версальского договора, в которой говорилось, что «Германия обязуется… сообразоваться с законами… действующими в Союзной или Объединенной стране… определяющими или регламентирующими право на обозначение по названию местности вин или спиртных напитков, произведенных в стране, к которой принадлежит местность» и что «ввоз, вывоз, производство, обращение, продажа или выпуск в продажу продуктов, обозначенных по названию местности, в нарушение упомянутых законов будут воспрещаться германским правительством и пресекаться им».

Иными словами, мир во всем мире — да, это важно, но не важнее, чем эксклюзивное право называть французское игристое вино шампанским.

В результате международное законодательство запрещает сопровождать фирменное название продукта прилагательным с указанием национальной принадлежности, вроде «английское» или «испанское». А уж использование в одном предложении слов «шампанское» и «цветок бузины» — это практически нарушение прав человека. Только Америка смогла противостоять всемогущему Межпрофессиональному комитету шампанских вин (CIVC). Американское правительство настаивает на том, что вино, производимое в Калифорнии с использованием тех же сортов винограда и теми же методами, может маркироваться как «Калифорнийское шампанское». Что ж, позиция вполне правомерная, поскольку Америка подписала Версальский договор, но так его и не ратифицировала (не дураки все-таки эти американцы).