– Если она беременна или у нее есть дети, она может быть в одном из семейных отделений, – добавляет женщина. – Еще есть специальные отделения для жертв домашнего насилия. Если она уже давно живет на улице, то могла обратиться в наш профилактический центр.

Я слегка отшатываюсь, ошарашенная не только количеством вариантов, но и тем, что все они кому-то жизненно необходимы. Мне действительно повезло найти квартиру в Бартоломью. Но я боюсь думать о том, что ждет меня в будущем.

– Детей нет, – говорю я. – Семьи тоже нет. С насилием не сталкивалась.

Насколько мне известно.

Эта мысль оглушает меня, словно радио, включенное на полную громкость. Ингрид не упоминала ничего подобного, но это еще не значит, что она действительно не подвергалась насилию. Я вспоминаю про ее бесконечные переезды, а затем про пистолет – возможно, она решила, что ей больше некуда бежать.

– Тогда она могла прийти сюда, – говорит женщина.

Я прижимаю телефон к стеклу, показывая ей фото. Женщина пару секунд рассматривает его, потом качает головой:

– Не припоминаю, милочка. Но я работаю только в дневную смену. Основной поток приходит позже.

– Можно поговорить с кем-нибудь, кто бывает здесь по ночам? Может, кто-то из них ее видел.

Женщина указывает на двустворчатую дверь напротив стойки.

– Кое-кто из ночных еще здесь. Можете взглянуть.

Я захожу в бывший спортзал, переоборудованный под жилое помещение для двух сотен человек. Целая армия временных жильцов. Одинаковые койки расставлены неряшливыми рядами по двадцать штук в каждом.

Я иду вдоль коек, вглядываясь в немногочисленные лица на случай, если Ингрид окажется здесь. На последней в ряду койке сидит женщина с идеально прямой спиной. Она неотрывно глядит на стоящую у стены переносную трибуну для болельщиков. К трибуне приклеен плакат. Целое поле лаванды, покачивающейся на ветру. И цитата Элеоноры Рузвельт:

«С новым днем приходят новые мысли и новая сила».

– Каждый день перед тем, как уйти на работу, я смотрю на этот плакат и надеюсь, что Элеонора не ошибалась, – говорит женщина. – Но пока что новый день приносит только осточертевшее старое дерьмо.

– Могло быть и хуже, – говорю я, не успев прикусить язык. – Мы могли умереть.

– Вот это неплохо смотрелось бы на плакате. – Женщина хлопает рукой по бедру и громко хохочет. – Я тебя тут раньше не видела. Новенькая?

– Просто зашла, – говорю я.

– Везет тебе.

Надо полагать, она здесь уже давно. Странно – она не похожа не бездомную. Чистая, выглаженная одежда. Брюки защитного цвета, белая рубашка, синий кардиган. Моя одежда выглядит хуже. На левом рукаве свитера – дырка, которую я прикрываю рукой, протягивая телефон.

– Я ищу девушку, которая, возможно, здесь была. Вот ее фото.

Женщина с любопытством разглядывает фотографию.

– Не припоминаю. А я здесь уже месяц живу. Жду свою субсидированную квартиру. «Вот-вот будет», – говорят мне. Как будто это посылка, а не жилье.

– Она была здесь вчера, – говорю я. – Если вообще была.

– Имя?

– Ее зовут Ингрид.

– Я про твое имя.

– Извините. Я Джулс.

Она отрывает взгляд от фотографии и говорит мне с щербатой улыбкой:

– Красивое имя. Меня зовут Бобби. Не такое красивое имя, да. Зато мое собственное.

Она приглашающе хлопает ладонью по койке, и я сажусь рядом.

– Приятно познакомиться, Бобби.

– Взаимно, Джулс.

Она берет мой телефон и снова вглядывается в фотографию.

– Твоя подруга?

– Скорее, знакомая.

– У нее неприятности?

Я вздыхаю.

– Не знаю. Если она в беде, я бы ей помогла.

Бобби оглядывает меня с головы до ног. Сдержанное подозрение. Не могу ее винить. Наверняка ей часто предлагали помощь. И ожидали чего-то взамен. Но, наверное, она все же видит во мне родственную душу, потому что говорит:

– Я буду посматривать по сторонам.

– Спасибо.

– Пришлешь фотку?

– Конечно.

Бобби диктует свой номер телефона, и я отправляю ей фотографию.

– Сохраню твой номер, – говорит она. – Позвоню, если встречу ее.

Мне хочется большего. Я хочу, чтобы Бобби рассказала мне о своей жизни. О событиях, которые привели ее сюда. У нас есть что-то общее. Мы обе пытаемся выжить.

– Говорите, вы здесь уже месяц?

– Верно.

– А где жили до этого?

Бобби окидывает меня еще одним подозрительным взглядом.

– Ты соцработница, что ли?

– Просто хочу услышать вашу историю, – говорю я. – Если хотите рассказать.

– Нечего рассказывать, Джулс. В жизни случается всякое дерьмо. Сама знаешь.

Я киваю. Да, я прекрасно это знаю.

– Понимаешь, я родилась в бедной семье. Пособие. Продуктовые карточки. Все то, от чего некоторые типы мечтают избавиться. – Бобби раздраженно фыркает. – Как будто мы хотим зависеть от этих карточек. Как будто нам нравится этот мерзкий оранжевый сыр. Я говорила себе, что буду жить лучше, когда вырасту. И какое-то время мне это удавалось. Но потом случилось кое-что непредвиденное, и мне пришлось залезть в долги. А потом залезть в долги еще глубже, чтобы расплатиться с первыми долгами. В конце концов, долгов накопилось столько, что я уже не могла выкарабкаться. Это тяжело. Жизнь – тяжелая штука. И чертовки дорогая.

– Видали, сколько дерут за апельсины? – говорю я.

Бобби снова смеется.

– Дорогуша, последний раз я ела фрукты еще при Обаме.

– Ну, я надеюсь, что ваши дела наладятся.

– Спасибо, – жизнерадостно отвечает Бобби. – Надеюсь, и ты найдешь свою подругу. Хорошие поступки делают этот богом забытый мир чуточку лучше.

Я возвращаюсь в Бартоломью в три, и Чарли встречает меня встревоженным взглядом.

– К вам посетитель, – говорит он. – Молодой человек. Он здесь уже довольно долго. Час прождал на улице, прежде чем я пустил его внутрь.

Чарли открывает дверь, и у меня сердце уходит в пятки.

В лобби стоит не кто иной, как Эндрю.

Его нежданное – и нежеланное – появление приводит меня в ярость. Мой взор на мгновение застилает кроваво-красная пелена, как в том фильме Хичкока, который я когда-то смотрела с папой. «Марни», вот как он назывался. Героиня порой видела такие же вспышки алого. Я влетаю внутрь, зло нахмурившись.