или выразить их открыто перед всем обществом на словах. Часто министры хватались за голову от страха, когда коронованный оратор, ни с кем не посоветовавшись, увлекаемый своими настроениями, делал публичные заявления, в корне несогласные с конституционным строем германской империи или несовместимые с уважением к соседним великим державам. Не раз ответственным представителям власти приходилось отчитываться перед рейхстагом за слова безответственного главы государства или вступать по поводу их в щекотливые и неприятные объяснения с дипломатическими представителями иностранных государств.

В личности и мировоззрении Вильгельма II была довольно странная смесь черт и особенностей, сближавших его, с одной стороны, с королем-романтиком Фридрихом Вильгельмом IV, а с другой — с такой реалистической натурой, какой был Вильгельм I. Как и Фридрих Вильгельм IV, он чувствовал неискоренимую потребность подводить под все свои действия идеологическую основу; без идеологии и теоретических оправданий, выливавшихся почти всегда в форму шумной и феерической фразеологии, он не мог жить. Для всех его поступков ему всегда нужна была высшая санкция, нужно было сознание, что его действия согласны с мировым порядком и основными принципами бытия. Это придавало с самого начала всему его мировоззрению метафизический и мистический характер. Политика, согласованная только с условиями времени и требованиями случайно сложившихся отношений, для него была пустой и вздорной; нити правительственных действий он стремился протянуть до высших и последних точек зрения и свое поведение в качестве монарха согласовать с волей высших сил и с требованиями божественного закона. Эта мистическая концепция власти свелась на практике к защите чисто средневековых идей, к возрождению романтической фантастики Фридриха Вильгельма IV. Сущность политического мировоззрения Вильгельма II заключается в том, что Бог для достижения своих высших целей избрал германский народ и через него творит свою волю на земле; руководителем же германского народа предназначено быть роду Гогенцоллернов; никто не в праве вырвать у них из рук этой высокой миссии, не нарушая заветов самого Бога, и сами они не имеют права никому отдать своей державной власти, — иначе они вступят в конфликт с божественной волей и ее высшими предначертаниями. Так как германский народ есть народ Божий, то для спасения человечества необходимо его верховенство и в сфере моральной, и в сфере материальной. В речах Вильгельма постоянно проглядывает мысль, что только немецкому народу присущи те добродетели, которые должны просветить мир. Другие народы развращаются и падают все ниже и ниже; в немецком же народе все более и более укрепляются нравственность, религиозность, благородство чувств, возвышенность мысли, самоотверженность, любовь к отечеству, верность королю, энергия и любовь к работе. В речи, произнесенной 2 сентября 1908 г. в Мюнстере, он говорит: «…Наш народ станет той гранитной скалой, на которой Господу Богу угодно будет закончить свое дело просвещении мира. Тогда-то исполнится слово поэта, который сказал, что мир излечится силой немецкого духа». Эти слова относятся к великому будущему Германии. А вот характеристика исторической миссии германского народа в прошлом (из речи на банкете городской думы в Аахене 19 июня,1902 г.): «Можно ли не подумать о Провидении, когда бросаешь взоры в историю веков, пережитых нашим отечеством… Скипетр римских цезарей перешел в руки их преемников, здание империи, разоренное и подгнившее, пошатнулось; только появление германцев с их чистым сердцем и с радостью победы могло дать истории мира новое течение, которое она сохранила и до наших дней». Продолжая дальше ту же речь, император говорит: «Наш язык отвоевывает все большие области далеко за пределами моря; наша наука и наши открытия устремляют свой полет в безграничную даль; нет ничего в области современной науки, что не было бы написано на нашем языке, и нет такой мысли, которая не была бы сначала высказана нами, чтобы быть потом перенятой уже другими нациями». Как избранному народу, германцам свыше предначертано блюсти на земле мировой порядок и в качестве высшего стража добра удерживать народы от братоубийственных столкновений. «Готовый, вооруженный заново немецкий народ, — говорит император 11 сентября 1893 г. в Карлсруэ, — стоит на страже, как некогда бог Геймдал, охраняя мир на земле у врат храма Мира, и не только в Европе, но и на всей земле. Пусть же немецкий народ не погрешит в этой высокой, цивилизаторской миссии, посланной ему Богом и уже намеченной моим дедом». О поддержании мира на земле, как о провиденциальной задаче германской нации Вильгельм говорил довольно часто, — и в первые, и в последующие годы своего царствования, — и говорил, очевидно, вполне искренне. Но под миром он понимал только такой мир, который основан на верховенстве германского народа. Пусть народы признают право Германии разрешать их распри в качестве высшего судьи; пусть они преклонятся перед ее решениями, и тогда мир на земле не будет нарушен. Но она смело поднимет свой меч против тех, кто явится нарушителем и ее прав высшего арбитра, и тех порядков, которые она признает за освященные божественным законом. «Прусский король в состоянии поддержать мир, — говорил Вильгельм в 1890 г. в Кенигсберге, — и я знаю, что тот, кто захочет его нарушить, получит урок, который сто лет спустя будет помнить». И так как Германия, блюдя мировой порядок, сама же свыше уполномочена разрешать, в чем этот порядок заключается, то ее право обнажать меч, в сущности, ничем не ограничено…

Говоря о божественной миссии германского народа, Вильгельм, однако, всегда имел ввиду одно ограничение: Германия остается избранным Божьим народом только до тех пор, пока она следует за данными ей Провидением руководителями и вдохновителями — Гогенцоллернами. К славе, к победам, к великому будущему Германии могут вести только одни Гогенцоллерны, и благо ей, если она останется послушной их священному руководству. Вильгельм воскрешал чисто средневековое представление о правах монарха и защищал его теми самыми аргументами, какими это делали когда-то Фридрих Барбаросса и его преемники. В речи, произнесенной на банкете бранденбургского ландтага 5 марта 1890 г., он говорит: «…Я вижу в стране и в народе, который мне вверен, талант, данный мне Богом; долг мой повелевает мне его умножить, как сказано в Библии, и когда-нибудь мне придется дать за него ответ. Я думаю, что пока он со мной, я сумею его вести таким путем, чтобы он возрос, и возрос немало… Тех, кто захочет мне помочь в этом деле, я приветствую от всего сердца; тех же, кто захочет мне помешать в моей работе, я раздавлю». В своих многочисленных речах Вильгельм на разные лады разъяснял ту мысль, что род Гогенцоллернов правит Божьей милостью и ни перед кем, кроме Бога, за свои действия не отвечает. 24 февраля 1894 г. на банкете бранденбургского ландтага он заявляет: «…Если мои предки, и