— Я не в состоянии ответить на поставленный таким образом вопрос, — отозвался я после короткой паузы. — Могу только рассказать, что меня интересует и что я хотел бы поглубже изучить.

— Ну и? — он согласился на компромисс, но со страдальческими интонациями.

— Если рассматривать проблему в целом, то меня интересует современная французская культура. Литература, театр, а также философия. Особенно интеллектуальное течение, которому дал начало экзистенциализм Сартра. Ну, вы понимаете. «Les temps modernes», кафе «Aux Deux Magots» на Сен-Жермен-де-Пре. — Я как попало сваливал в одну кучу газетные заголовки, имена и названия — L'imaginaire, Le mur, Le chemins de la liberté[94], Камю: Le myth de Sisyphe, L'homme révolté, La chute[95], театр абсурда, Жене, а в кино: la nouvelle vague[96]. — Короче говоря, весь этот мир идей и художественных откровений, сегодня уже овеянный легендой и детально описанный мадам де Бовуар в ее автобиографическом цикле. И если уж я назвал фамилию этой писательницы… Я мог бы заняться, к примеру, ее работой «Le deuxième sexe»[97], по непонятным причинам до сих пор не переведенной на польский язык, и написать исследование об этом манифесте освобожденной женщины. Насколько мне известно, у нас еще никто всерьез не занимался этой темой. Я, может быть, смог бы это сделать в рамках курсовой или семинарской работы, в лучшем случае, дипломного проекта!

«Ну, теперь твоя очередь! — я взял чашку и отпил из нее глоток горячего отвара. — Если знаешь что-нибудь, то скажешь! Возьми фигуру! Прими жертву! И открой наконец королеву!»

К сожалению, он этого не сделал. Зато трижды с выражением явного неодобрения отхлебнул из чашки и сказал, качая головой:

— Плохо. Очень плохо.

— Плохо? — дно чашки коснулось края стола, прежде чем попало на блюдечко. — Что именно пан оценивает столь отрицательно?

— Все, мой дрруг, все — от а до я.

— Тогда я сдаюсь, — я сгреб несколько орешков с майсенского блюдца. — Объясните мне, прошу вас, в чем моя ошибка. Я весь внимание.

— Ошибок несколько, а не одна. Начнем с самой прростой, — он сложил ладони, как певец перед началом арии, и приподнялся в кресле. — Почему, когда тебе прредставлен выборр прредметов наивысшего качества, благорродных, доррогих, будто отлитых из дррагоценных металлов, ты выбирраешь дешевку и мишурру? Почему, отказываясь от настоящих брриллиантов и жемчугов, ты довольствуешься дешевыми бусами и чешской бижутеррией? А ведь ты не похож на папуаса из джунглей! Сокрровищница фрранцузской культурры богата, огрромна, перреполнена ценностями миррового значения и шедевррами высшей прробы. А ты польстился на кич, на падалицу! Си-мо-на-де-Бовуарр! — он поднял руки, демонстрируя этим жестом свое возмущение и отвращение. — Хуже не бывает! Это прросто убожество! Неужели ты этого не чувствуешь? Неужели не замечаешь? Ты можешь мне объяснить, что тебе в ней нрравится? Как вообще ты можешь это читать?

Я угодил в собственный капкан! Почувствовал, что краснею, и начал лихорадочно искать выход из захлопнувшейся западни.

— Вы меня не поняли, — я поднял руку, как бы выразив робкий протест. — Впрочем, это моя вина, — и опустил кисть, после чего лишь на мгновение прижал ее ко лбу. — Я выразился недостаточно ясно, не сумел сказать то, что хотел. Вы правильно поняли, я готов заниматься книгой «Второй пол» мадам де Бовуар, однако из этого вовсе не следует, что мне нравится эта писательница. Как раз наоборот. Она меня страшно раздражает, тоску на меня наводит и даже бесит. Это верх позерства, пустословия и менторства, — Ежик после каждого слова поддакивал мне, кивая головой, будто приговаривал: «вот именно!» — Что меня действительно поражает и забавляет, так это неслыханный успех такой примитивной халтуры. И не только у нас, но прежде всего во Франции. Нет ничего удивительного, что это у нас понравилось. Понятное дело, новые веяния с Запада! Но там, в свободном мире? Так вот, когда я сказал, что в будущем мог бы написать исследование на эту тему, я имел в виду критику, и критику фундаментальную, а также анализ социологических причин этого достойного сожаления ажиотажа.

К сожалению, этот ловкий пассаж не стер с лица Ежика неодобрительного выражения и даже сурового порицания.

— Не то, опять не то, — качал он головой в знак несогласия. — Можно сказать, из огня да в полымя. Знаешь, где бы ты оказался, начав боррьбу подобного ррода? В какую компанию ты бы попал? Отврратительных темных личностей, гонителей культурры или прродажных тваррей без чести и совести, которрые за возможность выезжать на «загнивающий Запад» с его соблазнами будут его же с гррязью мешать, оплевывать и позоррить, напишут любую ложь, которрую им закажут. Ты бы хотел участвовать в этом шабаше? Встать в один рряд с цензорром, политрруком и свиньей?

— Но моя критика, — защищался я, все глубже погружаясь в этот абсурд, потому что у меня не было другого выбора и оставалось утешаться тем, что, в конце концов, что-нибудь из этого получится, — не имела бы ничего общего с бессмысленной, слепой борьбой с «буржуазной культурой», не превратилась бы в «принципиальную марксистскую критику» и, тем более, в акт нравственной проституции: циничную плату за ту или иную привилегию…

— Это не имеет никакого значения, — резко оборвал меня Ежик. — Объективно ты бы служил интерресам ррежима. Ты все рравно поставлял бы арргументы, доказывающие поррочность Запада и бессмысленность его дегррадиррующего искусства.

— То есть выхода нет… — сказал я как бы про себя.

— Почему же? Есть, и очень прростой! — он выловил из блюдца бисквит и с удовольствием прожевал его.

— Какой же? — спросил я.

— Вообще с этим не связываться, а заняться чем-то дрругим.

Да, легко сказать! А если с этим связана Мадам?

— Известен ли вам какой-нибудь случай, когда люди ошибались с выбором профессии? — я пытался удержать в руках ускользающую нить. — Я имею в виду не те ошибки, которые случаются в наше время, — заметил я, как бы заранее отводя обвинения в попытках вмешаться в дела факультета, — а прежние, когда, к примеру, вы заканчивали учебу.

— Известен ли мне такой случай? — он саркастически усмехнулся. — Спрроси лучше, известны ли мне случаи прравильного выборра.

— Как это? Вы хотите сказать, что все неправильно выбрали…

— Послушай, — не дал он мне закончить. — Ты обрратил внимание, что на твой вопррос, в чем твоя ошибка, я ответил, что ошибок несколько, а не одна? Поясню, что я имел в виду. Намеррение заниматься Симоной де Бовуарр — это абсуррд perse, независимо от того, на чем оно основывается и какую цель прреследует, поэтому как таковое достойно только осуждения. Допустим, однако, что твои интерресы лежат в иной сферре и тебя увлекают действительно важные прроблемы… ну, не знаю… напрримерр, творрчество Ррасина, Ларрошфуко, Паскаля… но и в этом случае не надейся, чтобы я прриветствовал твое намеррение поступить на факультет рроманской филологии. Я бы опять тебя отговарривал и так же упоррно.