И он написал.

Профессор М., как и обещал, помог ему: письмо было немедленно переправлено во Францию с дипломатической почтой и из рук в руки передано адресату. Так же быстро пришел положительный ответ. Да, мы все понимаем и примем меры. Готовы выполнить все необходимые условия. Есть только одна неувязка: ограниченный бюджет. Поэтому, надеемся Ежик нас правильно поймет, мы вынуждены — так как приедет не один человек, а двое — пересмотреть предложенные ранее условия. Вагон будет не первого класса и даже не спальный; в отеле — номер на двоих, расходы на питание тоже будут урезаны наполовину.

Неприятно, конечно. Но, в конце концов, какое это имеет значение по сравнению с реальной возможностью самой поездки! Да, почти никакого. В данных обстоятельствах единственное значение должно, скорее, иметь то, кто именно поедет от факультета в качестве второго. Наверняка кто-нибудь из партийных, это несомненно. Но кто конкретно? Завкафедрой? Декан? Профессор Левиту, старый, хитрый пройдоха? С ним, пожалуй, можно поладить. Для него характерны были довоенные манеры и острый ум, а его партийность оставалась чистым оппортунизмом. Может быть, поэтому его кандидатура вызывала сомнения.

Вскоре руководитель отдела по связям с зарубежными организациями, магистр Габриэль Громек, вызвал Ежика к себе на так называемую «беседу». Сначала он долго расспрашивал его, откуда он знает пана Билло и как ему удалось установить связи с университетом в Туре; затем сделал ему резкое замечание за то, что он ни с кем не согласовал публикацию своей работы в западном периодическом издании («что недопустимо!»); а в заключение, предупредив, что это чистая формальность, попросил Ежика набросать коротенькую расписку в том, что за рубежом он сохранит лояльность польским властям. Это была ловушка. Все знали, что таким способом привлекали к сотрудничеству с ГБ. Ежик будто языка лишился. Но вида не подал и с каменным лицом игрока в покер (отлично понимая, что без него никто другой не поедет) поблагодарил за проявленную заботу, но твердо сказал, что вынужден отказаться от поездки, так как не в состоянии выполнить требования, с ней связанные. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь. Он как-нибудь обойдется без этой поездки, тем более что не слишком в ней заинтересован. И поднялся, чтобы выйти из кабинета.

«Подождите, пан доктор, не надо обижаться! — заведующий отделом по связям сразу сбавил тон. — К чему капризничать? Ведь вас никто не принуждает! Не хотите подписывать, и не надо, мы вам на слово верим. Все эти предосторожности для вашей же пользы. Вы еще не выезжали на Запад и не знаете, какие там порядки. Конференции, симпозиумы — это только приманка, наживка. А на самом деле идет вербовка агентов. Вас пригласят на чашечку кофе, на обед в ресторан, и не успеет пан оглянуться, как окажется предателем Родины. У них это дело налажено! Будут льстить вам, плясать вокруг вас, предлагать деньги, ожидая, когда пан размякнет и пустит слезу… Литература, классицизм, Расин! — та-ри-ра-ри-ра! А в перерывах, в кулуарах — будут вытягивать из вас информацию, а прежде всего склонять к предательству идеалов народной демократии. Мы знаем их штучки! Поэтому я предупреждаю пана: будьте бдительны!»

Ежик слушал эти бредни с безучастным выражением, будто не совсем понимал, о чем, собственно, идет речь. Затем, продолжая играть роль молодого ученого, который, кроме книг, знать ничего не хочет, спросил как бы мимоходом, кто будет представлять данную «делегацию»: он, один, или еще кто-нибудь.

«Вместе с вами, пан доктор, поедет доцент Доловы», — услышал он в ответ.

Доловы! Невероятно! Можно было ожидать чего угодно, но только не этого. Хотя, с другой стороны, чему тут удивляться: парторг, правая рука декана. Однако нужно все же соблюдать какие-то приличия! Ведь это просто ноль! Даже язык знает слабо. Конечно, он едет, чтобы опекать его, Ежика, но ведь, кроме этого, надо хоть что-то представлять собой… чем-то интересоваться… что-то знать. А он? Почти пустое место. У него в голове только Арагон и Страна Советов. Кто предложил его кандидатуру и кто ее поддерживал? Кто одобрил? Неужели они не понимают, насколько он их компрометирует? Но, может быть, им просто плевать на это… Все равно, позже или раньше, кто-нибудь получит именное приглашение, и Доловы поедет прицепом.

Однако все эти переживания оказались напрасными, во всяком случае, чрезмерными. Нельзя сказать, чтобы доцент проявил себя с какой-то новой, неожиданной стороны, просто его присутствие на конференции в Туре не было для Ежика слишком обременительным. Доловы практически вообще не принимал участия в конференции. Во дворец, где она проходила, он явился только три раза. В самом начале конференции — в основном для того, чтобы в организационном отделе получить талоны на питание в столовой; затем, на третий день, — на доклад Ежика; и, наконец, на закрытие, когда хозяева устроили прощальный обед в дорогом ресторане. Если бы к тому же в номере он поменьше курил и кашлял и не ел на газетке шпроты в масле из консервной банки, изрядный запас которых взял с собой из Польши, Ежик даже не замечал бы его.

Что он делал целыми днями? Посещал музеи, осматривал достопримечательности? Вряд ли. Ходил по магазинам и посиживал в кафе? Это более правдоподобно, но тоже маловероятно: он экономил каждый франк. Так, может, он выполнял какое-то тайное задание, возложенное на него в Польше соответствующими спецслужбами?

Однажды ночью Ежик проснулся от каких-то звуков — приглушенные голоса? шорохи? Он приоткрыл глаза: в номере горел свет — ночная лампа у кровати доцента Доловы; тот же, сидя на корточках, осторожно рылся в своей сумке. Ежик притворился спящим и, прикрыв глаза, стал наблюдать за коллегой. Однако ему не удалось понять, что он, собственно, делает и каков источник загадочных звуков, доносящихся со дна сумки.

На следующий день, утром, когда доцент принимал душ, Ежик — с бьющимся сердцем — заглянул в его багаж. Под грудой грязного белья — носков, платков и трусов — рядами лежали баночки с астраханской икрой. Их было несколько десятков. С голубыми крышечками, на которых был изображен осетр на фоне шариков икры.

Так, все понятно! Коммерческая операция. Черная советская икра стоит у нас какие-то гроши по сравнению с ценами на Западе. Разница поразительная. Прибыль от одной баночки — порядка двадцати долларов, даже если отдавать за половину западной цены. Просто золотое дно! И почти никакого риска. Вывоз из страны икры не возбранялся. Как продукт, изготовленный за пределами Польши, икра таможенной пошлиной не облагалась, во всяком случае, когда вывозилась в таких объемах. А западные таможни? Да бросьте, кто здесь кого проверяет! Ну, а дорогие рестораны готовы были с благодарностью скупить всю партию столь полюбившегося на Западе деликатеса.

Позднее Ежик подсчитал, что общая стоимость икры, спрятанной в запертой сумке, составляла не менее трехсот пятидесяти долларов. В Польше примерно столько же стоит дешевый автомобиль: подержанная «Сирена» или «Фиат 600» в таком же состоянии.

Но доцент Доловы ставил перед собой более масштабные цели. Подтверждением тому могли быть хотя бы те трудозатраты, на которые он не скупился, чтобы добытый капитал чудесным образом приумножить. Парторг не собирался почивать на лаврах после блестяще проведенной операции по сбыту икры. Часть средств он вложил в приобретение пары тысяч стержней для шариковых авторучек. Во Франции — королевстве BIC'a — такая безделица ничего не стоит, а в Польше, стране великих свершений и грандиозных проектов, где просто места не нашлось бы для производства такой мелочи, она на вес золота. И те, кто занимается производством шариковых авторучек, — частные предприятия, на которые возложена задача восполнить пробелы в польской легкой промышленности, готовы заплатить за эту деталь любые деньги. Опять же прибыль. Очередная комбинация, которая, возможно, потянет на подержанного «Вартбурга».