Монах выпрямился, его лицо стало похоже на трагическую маску. Тягостное молчание нависло над маленьким монастырским двором. Пальцы брата Поля судорожно сомкнулись на распятии.

— Искупление — это юная пленительная дева, сотканная из пара, — продолжал Этти. — Прощения не существует, брат мой. Рано или поздно судьба предъявляет нам счет. Вы сами отлично знаете это…

Брат Поль поднялся медленно, как глубокий старик, — таким он стал за несколько мгновений. Гиацинт недоумевающе покосился на меня, я ответил на его взгляд беспомощным пожатием плеч. Ганс, потупившись, упрямо смотрел себе под ноги, в его позе была своеобразная почтительность, будто он осознал, что сейчас происходит нечто такое, что превосходит и его, и наше разумение.

— Ты жесток, сын мой, — выговорил наконец монах, обращаясь к Этти. — Да, и слишком жесток, и слишком мудр для своих лет.

— Я ровесник моего народа. Когда наши первые мудрецы омывали свои тела в водах Ганга, ваша цивилизация была лишь почкой, которой не скоро предстояло раскрыться. Это мой народ веками возделывал землю, на которой вы пустили корни, и он же рассыпал семена там, где вы собрали плоды своей культуры и своих верований; это он, мой народ, научил вас всему. Вы меня называете своим сыном, но я — ваш отец.

Монах все всматривался в Этти, потом его взгляд застыл, уставившись в какую-то незримую точку.

— Я ждал вас так долго… — прошелестел он еле слышно. — Много лет я готовился к этой встрече. И это все, что вы заставите меня претерпеть?

— Свое наказание вы носите в себе, — возразил брат. — Не мне вас карать.

Тяжелым шагом, сгорбившись так, словно только что получил дубиной по затылку, монах побрел прочь, а Гиацинт прокашлялся, чтобы прочистить горло.

— Это что еще за бред собачий? — пробормотал Ганс, вылупив глаза на моего братца.

Этти не отрываясь смотрел вслед монаху, пока тот не скрылся за колонной из песчаника.

— Человека терзает память о совершенных злодеяниях, он много лет ждал свою Немезиду, вот я и накинул себе на плечи ее наряд, чтобы положить конец его пытке. Не более того. И не менее.

— Чувство вины… Страшная отрава, — заключил Гиацинт. — Не правда ли, Ганс?

— Парни, я ни черта не понимаю в ваших бреднях!

Наш «телохранитель» яростно почесал в затылке, взъерошив свою до синевы черную шевелюру.

— Не беспокойся, я все тебе объясню, когда подрастешь. А теперь не посетить ли нам этот оазис?

И он зашагал через сад бок о бок с Гансом, а мы с братцем последовали за ними.

— Что же он, по-твоему, натворил, этот бедный старик?

— Нечто ужасное настолько, чтобы с нетерпением отчаяния ждать прихода своего судьи и палача. До такой степени ужасное, чтобы обрушить тяжесть своих деяний на первого встречного чужака, мало-мальски восприимчивого к подобным вещам.

— Думаешь, он теперь?..

Я не осмелился докончить фразу.

— Нет. Для этого он слишком труслив. Снова, в который раз, бросится к своему Богу в чаянии прощения. Как и большинство из тех, кто живет здесь, в этом монастыре. Что может быть легче?.. — Раздув ноздри, он втянул воздух. — Ненавижу такие места. Здесь пахнет злом, как в стойле — навозом. Столько преступлений, злодейств, извращений собрано в кучу… Как этим людям удается выносить присутствие друг друга? Как они могут верить, что обычной молитвы достаточно, чтобы смыть их грехи? Грехи, на веки вечные запечатленные в их глазах и в их помыслах.

Я обнял его за плечи, стараясь успокоить:

— Мы уедем отсюда, как только найдем то, что ищем.

Покинув пределы монастыря, мы после свежего воздуха окунулись в удушающий зной псевдоселения, наводненного одними паломниками. Каким бы знаменитым ни был этот монастырь, кроме часовен да нескольких лавчонок, где монахи торговали сувенирами религиозного характера, культовыми принадлежностями и тому подобными изделиями местных опять-таки монастырских умельцев, здесь и смотреть-то было почитай не на что. Побродив взад-вперед по лабиринту улочек, мы зашли в один из магазинов, купили минеральной воды, дивных кунжутных лепешек домашней выпечки и, присев в тени на скамейку, все это съели.

— Вы не поверите, но здесь есть музей, — сообщил Гиацинт, полистав маленький, только что приобретенный путеводитель.

— Музей?

— Да. Старинной сельскохозяйственной утвари и…

Он внезапно умолк, оцепенел, глядя куда-то в толпу так, словно узрел привидение.

— Что такое? — встревожился Этти, вслед за ним оглянувшись на заполненную народом улицу.

Среди орды зевак выделялась статная, будто резцом скульптора выточенная фигура молодой женщины в безукоризненной белизны костюме-сафари, которая в свой черед так же застыла, глядя в нашу сторону. Высокая, длинные, аж до поясницы, волосы цвета воронова крыла, а мордашка такая, что вечное проклятие всем святым здешних мест, считай, обеспечено. Она не просто смотрела — она изучала нас. Поочередно. И когда ее зрачки уставились на меня, мне почудилось, будто по спине забегали крошечные ящерицы.

— Вот это бомба… — бормотнул Ганс.

Гиацинт открыл было рот, будто собираясь окликнуть ее, но в это самое мгновение она испарилась, как не было.

— Красивая женщина, — оценил мой братец, не скрыв восхищения. — Вы с ней знакомы?

— Боюсь, что да…

Если принять во внимание его озабоченный тон, непохоже, что наш приятель в восторге от этой встречи.

— Роман дней былых? — пошутил я, но, встретив его злобный взгляд, спросил уже серьезно: — Гиацинт, кто это?

— Действующее лицо, находящееся здесь по причинам, далеким от религии.

— Нельзя ли поточнее? — вмешался Этти.

— Она работала на Гелиоса. Несколько лет назад. Ее зовут Кассандра.

— И каковы были ее… функции?

Неотрывно глядя мне прямо в глаза, он произнес:

— Те же, что у вас.

— Так что же она делает здесь? Что все это означает?

— По-моему, ничего хорошего.

Закрывшись в комнате Ганса и Гиацинта, мы ждали последнего — он отправился сделать несколько телефонных звонков вне монастырских стен.

Этти прямо здесь, на полу, демонстрировал юноше такие упражнения йоги, что от одного их созерцания недолго заработать тянущие боли во всем организме.

— Как тебе нравится вся эта история? — спросил я его.

Он приостановился в самом разгаре очередного немыслимого трюка.

— Сначала некий Да Альмейда, о котором вы мне рассказывали, теперь эта дама… Всего за несколько дней на нашем пути оказалось целых два охотника за сокровищами. Немного странно, согласись, а?

Ганс распрямился, тоненько постанывая: беднягу скрутила судорога.