Мы гнались за ним до самого парка. Почти догнали, но у него была фора в целый квартал.

– Давай, кругом и беги ему наперерез, – скомандовал Дэрри. Я все равно бегал лучше него, пусть и был не в форме. – А я за ним так и буду держаться.

Я рванул через деревья и отрезал ему путь на середине парка. Он вильнул вправо, но не успел и пары шагов пробежать, как я со всех ног на него напрыгнул. Из нас обоих чуть дух не вышибло. Мы пару минут лежали на земле, хватая ртами воздух, потом Газ сел и стряхнул с футболки траву.

– И куда это ты собрался?

Я растянулся на земле и глядел на него. Подбежал Дэрри и шлепнулся на землю возле нас.

Газ пожал плечами.

– Не знаю. Просто… сил нет слушать, как вы ссоритесь. Иногда мне просто нужно сбежать… а то чувство такое, будто я канат, который вы перетягиваете, и вот-вот вот порвете меня надвое. Ясно?

Дэрри удивленно глянул на меня. Мы и не задумывались о том, каково Газу слушать нашу ругань. От стыда мне стало тошно, я похолодел. Он правду сказал. Мы с Дэрри перетягиваем его как канат и не думаем, сколько боли ему причиняем.

Газ вертел в пальцах сухие травинки.

– Короче, я не могу встать ни на чью сторону. Если б мог, было бы проще, но я обе стороны понять могу. Дэрри слишком много орет, и слишком уж давит, и слишком серьезно ко всему относится, а ты, Понибой, думаешь как раз мало, и не понимаешь, чем Дэрри жертвует, лишь бы дать тебе шанс, который он уже упустил. А ведь мог бы засунуть тебя в приют, а сам – учиться в колледже и себе на учебу зарабатывать. Понибой, я тебе правду говорил. Я бросил школу, потому что я тупой. Я старался, учился, но ты сам мои оценки видел.

Слушай, да мне за счастье работать с машинами на заправке. А вот тебе от этого никогда счастья не будет. А ты, Дэрри, постарайся его получше понимать и перестань уже вязаться к нему из-за каждого пустяка. Он все по-другому чувствует, не так как ты, – он умоляюще поглядел на нас. – Блин, вот вы двое, вас и без того слушать сил нет, так вы же еще хотите, чтоб я на чью-нибудь сторону встал… – глаза у него налились слезами. – У нас, кроме нас, никого не осталось. Нам нужно держаться друг друга, что бы ни случилось. Если нас друг у друга не будет, значит, у нас ничего не будет. А когда у тебя ничего нет, будешь как Даллас… и не в том смысле, что помрешь. В смысле, будешь таким, какой он был. Еще хуже мертвого. Пожалуйста, – он вытер глаза ладонью, – не ссорьтесь больше.

У Дэрри лицо сделалось прямо встревоженное. Вдруг до меня дошло, что Дэрри всего двадцать, что он немногим старше нас, а значит, ему тоже может быть страшно и больно, и он тоже может запутаться. Я ждал, что Дэрри будет меня во всем понимать, а сам даже не пытался понять его. А он стольким пожертвовал ради меня и Газа.

– Хорошо, дружок, – мягко сказал Дэрри. – Мы больше не будем ссориться.

– Эй, Понибой, – сквозь слезы улыбнулся Газ, – ну ты еще не начинай реветь. Нам и одного нюни в семье хватит.

– Я и не реву, – сказал я.

Может, я заревел. Не помню. Газ шутливо стукнул меня по плечу.

– Больше никаких ссор. Идет, Понибой? – сказал Дэрри.

– Идет, – сказал я.

И я всерьез это сказал. Мы с Дэрри, конечно, еще разойдемся во мнениях – слишком уж мы разные, чтобы во всем соглашаться, но все, больше никаких ссор. Чтобы не причинять боль Газу. Газ всегда будет канатом между нами, но это не значит, что мы должны тянуть его во все стороны. И не мы с Дэрри будем его перетягивать, а он будет нас соединять.

– Ну, – сказал Газ, – я замерз. Пойдем домой?

– Кто первый добежит, – предложил я, вскакивая на ноги.

Для пробежки вечер выдался что надо. Воздух бы таким ясным, холодным и чистым, что почти сверкал. Луны не было, но от звезд было светло. Тишина, слышно только, как мы стучим ботинками по асфальту, да как ветер с сухим поскребыванием гоняет листья по улице. Отличный был вечер. Я, похоже, еще не пришел в форму, потому что мы все прибежали одновременно. Или нет. Наверное, нам просто хотелось держаться вместе.

Но домашку я тогда так и не сделал. Поискал, чего бы почитать, но все книги в доме я уже прочел по пятьдесят миллионов раз, даже «Саквояжников»[8] Дэрри, хоть он и сказал, что я для этой книги еще маловат. Я тоже так подумал, когда дочитал. Наконец я взялся за «Унесенных ветром» и долго на эту книжку смотрел. Я знал, что Джонни умер. Я это с самого начала знал, даже когда болел и притворялся, что он не умер. И это Джонни, а не я убил Боба – это я тоже знал.

Я просто думал, вдруг если я буду вести себя так, будто Джонни не умер, будет не так больно. Точно так же, как Смешинка, который, после того как полицейские увезли тело Далли, исстрадался по своему ножу – полицейские его забрали, когда обыскали Далласа.

– Ты только из-за ножа переживаешь, что ли? – рявкнул Стив, глаза у него были красные.

– Нет, – ответил Смешинка и судорожно вздохнул, – но я хотел бы переживать только из-за этого.

Больно было по-прежнему. Когда долго человека знаешь, в смысле прямо по-настоящему знаешь, как-то трудно свыкнуться с мыслью, что он вдруг взял и в одну ночь помер. Для нас всех Джонни был не просто другом. Наверное, ему куда чаще нашего доводилось выслушивать про всякие ссоры и жалобы. А когда человек по правде тебя слушает, слушает – и ему важно, что ты говоришь, это такая редкость. И я все никак не мог забыть, как он мне сказал тогда, что столько еще не успел сделать, что всю жизнь из наших мест не выбирался – а потом вдруг стало поздно. Я глубоко вздохнул и открыл книгу. На пол выпал листок бумаги, я его поднял.

Понибой, я попросил медсестру отдать тебе книгу, чтоб ты ее дочитал, – почерк был Джонни, и я стал читать дальше, почти слыша его тихий голос. – Доктор недавно заходил, но я и сам все понял. Я все усталее и усталее. Знаешь, даже ничего, что я умираю. Оно того стоило. Стоило спасти тех детей. Их жизни ценнее моей, им есть ради чего жить – больше, чем мне. Чьи-то родители ко мне заходили, благодарили меня, так что я знаю – это того стоило. И Далли скажи, это того стоило. Я только по вам скучать буду ребята. Я все думал про это, и про тот стих, который тот дядька написал, он хотел сказать, что ты золотой, когда ты ребенок, когда ты зеленый. Когда ты ребенок, все новое, все – рассвет. И только когда ко всему привыкаешь, начинается день. Ну вот как ты закаты любишь, Пони. Вот это – золотое. Будь и дальше таким, это правильно. Попроси Далли, чтоб он тоже поглядел на закат. Он, наверное, подумает, что ты чокнулся, но ты все равно попроси, от меня. Мне кажется, он еще ни разу толком не видел заката. И не переживай ты так насчет того, что ты грязер.