Трудно не удивиться политической наивности этих людей, готовых и самих себя, и окружающих принести в жертву идее, за которую они боролись. Руководители большевиков уже играли по совсем другим правилам. Романтические понятия чести революционера, неписаного кодекса его поведения для них превращались в пустые абстракции, когда борьба за власть, угроза созданной ими государственной системе выходили на первое место. Как могли поступить такие люди, услышав от лидера фактически оппозиционной партии, что по ее решению убит посол иностранной державы и арестован руководитель государственной службы безопасности? Теперь большевики с полным правом могли заявить, что левые эсеры решились на государственный переворот.

* * *

В штабе Боевого отряда Попова задержанные левыми эсерами большевики во главе с Дзержинским тем временем вели дискуссии и переругивались с караулом из матросов. У них почти все время сидел Черепанов, повторявший, что завтра, когда все прояснится, «мы будем снова друзьями». Время от времени забегал Попов, радостно сообщавший новости о том, что на сторону левых эсеров переходят все новые и новые военные части. «Он подвыпил и вел себя глупо, все время крича о каких-то двух тысячах казаков и т. п.», — заметил по этому поводу в мемуарах левый эсер Мстиславский.

Дзержинский в своих показаниях Следственной комиссии отмечал: матросам из отряда Попова «раздавались консервы, сапоги, провиант, достали белье, баранки. Замечалось, что люди выпили… Очевидно было, что там не было никакой идейности, что говорило через них желание нажиться людей, уже оторванных от интересов трудовых масс, солдат по профессии, вкусивших сладости власти и полной беззаботной обеспеченности в характере завоевателей. Многие из них — самые пьяные — имели по 3–4 кольца на пальцах». И вместе с тем утверждал: «Из разговоров наших с матросами видно было, что чувствовали свою неправоту и нашу правду». Хотя проверить это уже никак нельзя.

Настроение в ЦК левых эсеров изменилось после полученного известия об аресте в Большом театре Спиридоновой и их партийной фракции. Попов влетел в комнату к арестованным. «За Марию снесу пол-Кремля, пол-Лубянки, полтеатра!» — кричал он. Только тогда они наконец-то решили действовать. «И действительно, были нагружены людьми автомобили и уехали для выручки (Спиридоновой. — Е. М.)», — показывал Дзержинский. Тогда же был арестован Лацис и выпущен «Бюллетень номер 1», в котором левые эсеры изложили свою версию событий 6 июля.

Поздно вечером отряд левых эсеров захватил телеграф, телефонную станцию и почтамт. Впрочем, «захватил» — сказано слишком сильно. В здание телеграфа отряд из двадцати человек пропустили свободно — караул там был из той же части, что и бойцы из числа «восставших». А на телефонной станции вообще несли в тот день караул левые эсеры. Кстати, телефоны они почему-то не отключили — даже кремлевские.

Тогда же бойцы отряда Попова подошли к Большому театру, но там их встретили латыши и броневики. После нескольких выстрелов с обеих сторон «поповцы» отступили.

«В ответ на все поступавшие в ЦК предложения об активном поведении по отношению к Совнаркому, предпринимавшему явно враждебные к ЦК и отряду Попова шаги, ЦК отвечал заявлениями о необходимости придерживаться строго оборонительных действий, ни в коем случае не выходя из пределов обороны района, занятого отрядом, — заявлял в своих показаниях левый эсер Юрий Саблин, — …неиспользованными остались предложения о захвате Кремля и центра города».

Из Большого театра выпустили только иностранцев, присутствовавших на съезде. Сидней Рейли и французский военный агент боялись, что их будут обыскивать на выходе, и разорвали в клочки какие-то документы, которые были у них в карманах, а некоторые даже проглотили. Но всё обошлось.

А в зале возмущались арестованные левые эсеры. Когда им объявили об аресте, «все левые эсеры вынули из-под пиджаков и из карманов револьверы». Но, как писал Паустовский, «в ту же минуту с галерки раздался спокойный и жесткий голос коменданта Кремля: „Господа левые эсеры! При первой же попытке выйти из театра или применить оружие с верхних ярусов будет открыт по залу огонь. Советую сидеть спокойно и ждать решения вашей участи“».

Что им еще оставалось? Оставшиеся в зале делегаты устраивали дискуссии, импровизированные митинги и пели революционные песни. Потом все устали и начали укладываться спать — кто в креслах, кто на сцене, кто в проходах на коврах. Спиридонова разместилась на нескольких сдвинутых стульях. Вряд ли они успели уснуть. Вскоре их пригласили перекусить в верхнее фойе театра, однако туда пускали только членов партии левых эсеров. Обратно их уже не выпустили и, кстати, так и не накормили, зато отобрали револьверы. Члены фракции провели ночь в фойе на полу, лишь Спиридонову уложили на прилавке, где раньше продавали лимонад.

Утром 7 июля в театр прибыл Троцкий. Возмущенные левые эсеры потребовали от него немедленного освобождения и прекращения огня в городе. Большевиков обвиняли в нарушении конституционных прав. Троцкий парировал: «Какие вообще могут быть речи о конституционных правах, когда идет вооруженная борьба за власть! Здесь один закон действует — закон войны. Задержанные вовсе не являются сейчас фракцией Пятого съезда Советов или ВЦИКа, а членами партии, поднявшей мятеж против советской власти, а стало быть, и закон, по которому мы сейчас действуем, есть закон усмирения мятежа».

Под арестом в Большом театре левые эсеры просидели и 7, и 8 июля. По приказу Ленина и Свердлова среди них распространили анкеты с вопросом об их отношении к «авантюре». Ответили на нее 173 человека — остальные отказались. Примерно 40 процентов из ответивших осудили убийство Мирбаха. Большинство из них были также против войны с Германией.

Девятого июля левых эсеров перевели в Малый театр. «Июльские дни» обернулись для их партии катастрофой.

«Зная большевиков, нетрудно было, как будто, без всяких волхвований предсказать „что будет“, — вспоминал член ЦК ПЛСР Сергей Мстиславский. — Они, конечно, не теряли времени, поставили на ноги или, точнее, на колеса всех своих активных работников, лихорадочно стали стягивать силы».

Главной ударной силой большевиков должны были стать части латышских стрелков, но они находились в лагерях, где праздновали Янов день (день Ивана Купалы в русской традиции). Командующий Латышской стрелковой дивизией Иоаким Вацетис[20] привел их в город. Рано утром 7 июля латыши начали наступление на позиции левых эсеров. Еще были попытки переговоров. Левым эсерам предъявили ультиматум, но ЦК ПЛСР решил не капитулировать, а отступать.