Сколько раз она, как молитву, повторяла строки Жуковского:

Муж прислушивался к ее словам и доводам, и наконец время притупило боль, они зажили так, как будто дети от них и не уходили.

Был в семье еще один ребенок, дочка сестры, любимая племянница. Но и она ушла из жизни слишком рано, не дожив до тридцати и не оставив после себя потомства.

Жизнь продолжалась. Несмотря на потери и страдания, жизнь воспринималась как высший дар. И были рядом друзья, были аспиранты отца, создавшего целую научную школу.

Об их доме говорили – «полная чаша». И наступило время, когда чаша оставалась полна, а у чаши горевала одинокая старушка Мария Леонидовна, которой очень хотелось в покое и с удовольствием от каждого дня – не важно, хмурого или солнечного, – дожить отпущенный ей срок. Ей казалось, что она уже потеряла все, что только может потерять человек, но жизнь заслуживала того, чтобы хотеть ее продолжения. «Не говори с тоской: их нет»…

Но не тут-то было! Тут-то и началось самое ужасное.

Сначала все было вполне невинно. В ее почтовый ящик ежедневно бросали листовки с предложениями пожизненной любви и заботы, если она перепишет на заботливых и сострадательных самаритян свое имущество. Но Мария Леонидовна не нуждалась ни в чьей заботе. Она прекрасно умела позаботиться о себе сама. У нее было вполне здоровое сердце. Ее не терзала боль в суставах. Она легко ходила и даже прыгала. Немного подводило зрение, но это легко корректировалось очками. У нее было много дел: она приводила в порядок бумаги отца и мужа, составляла архивы, собираясь еще при своей жизни передать их в Академию наук. Продукты ей доставляли на дом: она выбирала их в Интернете по списку раз в две недели, курьер заносил все в прихожую, она расплачивалась – никаких проблем. Никому больше дверь она не открывала, за исключением соседки, с которой бок о бок прожили полвека. Стальные двери они установили еще двадцать лет назад, настоящие сейфовые, тяжеленные, которые просто выбить было невозможно, только с применением специальной техники. В мае она запирала свои двери на все замки и уезжала на дачу. Там, в академическом поселке, было много знакомых из прежней жизни, были дети, внуки, правнуки, и было дивное летнее чувство – полной безопасности и ясности.

Но через какое-то время «темным силам», как про себя называла их Мария Леонидовна, надоело просто кидать в почтовый ящичек предложения, от которых она неизменно отказывалась. Ей начали звонить по телефону, в дверь и открыто предлагать продать жилплощадь. Мария Леонидовна неизменно отказывалась, говоря, что у нее много наследников, которые не позволяют ей сделать этот опрометчивый шаг. Этих доводов хватило на какое-то время. И однажды даже лучик надежды блеснул на горизонте. Ей позвонил прекрасный незнакомец, представившийся давним учеником папы. Он когда-то был соискателем, бывал в их доме, защитился и надолго пропал: работал у себя на Урале. А сейчас стал собирать материалы для книги из серии ЖЗЛ о ее отце. Сохранились ли семейные архивы? И если да, нельзя ли получить к ним доступ?

Мария Леонидовна несказанно обрадовалась. Вот оно – избавление! Папа всегда говорил, что спасение приходит из провинции. Она с энтузиазмом пригласила Эдуарда Николаевича домой, приготовила угощение, провела его в папин кабинет. Одно немного смущало: она напрочь забыла этого прекрасного человека! Конечно, сколько их было за все годы! Но каждый тем не менее чем-то помнился. Эдуард же Николаевич был человеком ярким – высоким, элегантным, громогласным – как такого забудешь. А она вот забыла! Неужели старость сделала все-таки свое дело? Бывший соискатель был тоже не сказать чтобы юн: ему перевалило за шестьдесят. Но по сравнению с возрастом Марии Леонидовны он был мальчишкой. Ее сыновья были всего на пару лет его старше. Вот они какими бы сейчас были! Она расспрашивала дорогого гостя о семье и детях, но и у него с этими вопросами погрустнели глаза. Еще бы: жену недавно похоронил, сын живет на чужой стороне, внучку он по этой причине не видит. Вот почему и решил заняться жизнеописанием любимого учителя. Это великий смысл, разве нет? Мария Леонидовна обещала помогать во всем. Она даже, как в старые добрые времена, пекла к приходу дорогого гостя печенье, варила ему кофе, красиво подавая угощение на серебряном подносе. Вот с подносом и возник первый недоуменный вопрос по поводу Эдуарда Николаевича.

Она вошла в папин кабинет, торжественно неся поднос с кофейником, сливочником и папиной любимой чашкой из майсенского фарфора, хотела поставить на стол, куда обычно указывал папа. Но весь стол был завален папками, тетрадями. Эдуард Николаевич услужливо сдвинул папки, освобождая место, и произнес:

– Ложите сюда!

«Ложите!!!» Не больше, не меньше!

Сердце Марии Леонидовны ёкнуло. Не может этого быть! Ну не было среди папиных учеников тех, кто употреблял не существующее в русском языке слово «ложить»! Если человек пользовался этим словом, он сразу определял свое место на ступеньках культурного уровня. И место это находилось на минус первой ступени! Однако Мария Леонидовна не подала виду. Поставила поднос на указанное место и удалилась со словами, что не будет мешать Эдуарду Николаевичу в его работе.

Прощаясь, любящий ученик академика сообщил, что явится работать с архивами завтра с утра.

– Ах, Эдик, милый, как я могла забыть, я же завтра ложусь на обследование. Это уже полгода как запланировано. Я там недолго пробуду, дней пять всего плюс выходные. Так что придется вам сделать перерыв.

Эдуард Николаевич явно растерялся, но быстро взял себя в руки. Он попросил дать адрес клиники, где будет обследоваться дорогая Мария Леонидовна, чтобы навещать ее.

– Ни в коем случае! Что вы, дорогой, это частная клиника, закрытая для всех, кроме пациентов. Там три уровня охраны. Увы, придется вам пять дней заниматься другими делами. Систематизируйте собранный материал.

В глазах Эдика мелькнула очень большая досада. Но делать было нечего. Мария Леонидовна закрылась в своем доме-крепости и занялась важным делом: она проверяла по книгам записей, которые неукоснительно велись секретарями академика, кто из аспирантов и соискателей навещал учителя. Эдуард Николаевич весьма расплывчато назвал годы, в которые имел счастье общаться с великим ученым. Но это ее не смущало. Уж за неделю следы любого ученика обязательно будут обнаружены. Любого! Но только не милейшего Эдика. Не нашлось ни одного упоминания фамилии ее самобытного гостя, хотя Мария искала весьма тщательно. Что же ему нужно? И кто он на самом деле?

Ей стало страшно. По-настоящему. Что делать? Обратиться к участковому? А если это он и навел Эдуарда Николаевича на мысль завязать отношения с одинокой владелицей огромной квартиры в пяти минутах ходьбы от Кремля? В конце концов она собрала волю в кулак – а этому ее научила жизнь – и приняла решение. Во-первых, она собрала документы на собственность (квартира, дача, участок) и положила их вместе с паспортом в сумку, с которой не расставалась. Деньги (немалые) лежали у нее в сейфе, хитроумно спрятанном вовсе не за картиной или ковром, как это делают наивные люди. Ключ от сейфа всегда был при ней. Следующим этапом стал звонок в Академию: она заявила о своем решении передать все архивы отца и его обширную уникальную библиотеку в дар. Единственным ее условием было, чтобы принимать все это богатство по описи приехали немедленно. Договорились на следующий понедельник. Она как раз должна была «вернуться домой из клиники». Передача в дар такого достояния – дело не быстрое. Все предстояло сверить со списком Марии Леонидовны, внести поправки, если таковые будут, упаковать надлежащим образом. Работа на несколько недель. И это было спасением! Ведь Эдуард Николаевич имел свои намерения, от которых Марии делалось страшно.