6. Все поклонники Набокова знают, какое место занимает в его жизни и творчестве — спорт. Нет книги, где не шла бы речь о велосипеде, боксе, теннисе, футболе… В «Романе с кокаином» тема спорта подана гротескно в кошмарном сне Вадима Масленникова, произносящего перед аудиторией увечных и уродов красноречивую речь о пользе спорта и о пошлости обожания спортсменов и их здоровых ляжек…

Эту игру в тематические переклички мы могли бы продолжить. Однако не только темы определяют беллетристическое произведение, но не в меньшей мере и их исполнение: приемы, стиль, язык.

По крайней мере три структурных приема, использованных в «Романе с кокаином», носят безусловно набоковский характер:

1) Разрыв между Соней и Вадимом обозначен вставкой длинного, рассудочного письма Сони, занимающего целую главку: «Мне тяжко, мне горько подумать, и все же я знаю, что это мое последнее письмо к тебе…» Точно к такому же приему прибег Набоков под конец жизни в англоязычном романе «Look at the Harlequins!» для обозначения разрыва между Annette и Vadim'oм. Письмо Annette занимает главку, выделено курсивом и, что поразительно, начинается в тех же выражениях, что письмо Сони: «The step I have taken, Vadim, is not subject to discussion. You must accept my departure as a fail accompli».

2) Кульминационной точкой в «Романе с кокаином» следует признать двойной кошмар Вадима Масленникова, в котором он, весь пронизанный слабостью и страхом, дважды видит смерть матери, сначала от штыка стражника, приставленного к матери им самим, а затем через самоповешение. Как не вспомнить при чтении этого кошмара философию сна, набросанную Набоковым в романе «Приглашение на казнь». «Я давно свыкся, — говорит Цинциннат, — что называемое снами есть полудействительность, обещание действительности, ее преддверие и дуновение, то есть что они содержат в себе, в очень смутном, разбавленном состоянии, — больше истинной действительности, чем наша хваленая явь…»

Вадим видит смерть матери во сне, и только на последней странице книги мы узнаем, что мать его действительно умерла. Сон его был обещанием и преддверием действительности.

3) Почти всю четвертую часть «Романа с кокаином» занимает изложение мировоззрения Вадима Масленникова. Это «ужаснейшее» мировоззрение «состояло в том, что оскорбляло то светлое, нежное и чистое, которого, искренне и в спокойном состоянии, не оскорблял даже самый последний негодяй: человеческую душу». Не менее безнадежная философия героя изложена в «Отчаянии»: глава VI (и последняя) развивает уверенность, что «небытие Божье доказывается просто», и хотя мысли Вадима как бы навеяны кокаином, а мысли Германа подсказаны душевным неравновесием, за этими сходными рассуждениями чувствуется страшный метафизический пафос отрицания, присущий Набокову.

4) Свой основной прием Набоков назвал в «Даре» «многопланность мышления»: «Смотришь на человека и видишь его так хрустально-ясно, словно сам только что выдул его, а вместе с тем, нисколько ясности не нарушая, замечаешь побочную мелочь — как похожа тень телефонной трубки на огромного слегка поднятого муравья и (все это одновременно) загибается третья мысль — воспоминание о каком-нибудь солнечном вечере на русском полустанке…» Осязательность (хрустальная ясность), метафоричность (телефон, как муравей), психологизация через одновременное восприятие и через анамнезис — таковы своеобразные черты набоковского стиля во всех его произведениях. Но те же особенности в изобилии рассыпаны и в «Романе с кокаином». «Перелив многогранной мысли» влечет за собой многосоставные фразы с нагромождением причастий и деепричастий, с постоянным балансированием противостоящих или соседствующих восприятий («с одной стороны… с другой», «не потому, а потому», «вместе с тем» и т п.). И Набоков, и Агеев (да и впрямь, Агеев ли?) владеют этими сложными периодами в совершенстве (см. выше виртуозную фразу о Гоголе). У обоих авторов (если только их двое) параграф в половину или в целую страницу составляет собою смысловую единицу, своего рода крохотную новеллу с завязкой, нарастанием и отчетливой развязкой в виде pointe.

От общестилистического анализа перейдем теперь к особенностям набоковского языка, к его семантическим полям и своеобразным тропам (в основном метафорам). И тут самый поверхностный взгляд, который силой интуиции не уступает подсчетам электронных машин, выявляет поразительное сходство между Набоковым и псевдо-Агеевым.

1. Возьмем, к примеру, глагол «морщиться», употребляемый Набоковым и в прямом, и в метафорическом смысле (у него вообще предметы наделяются человеческими чертами и, обратно — человек уподобляется предмету). Начиная с «Машеньки», все персонажи Набокова только и делают, что морщатся.

В «Приглашении на казнь» (далее сокращаю: П. К.) уже морщится темнота, а в «Романе с кокаином» (далее сокращаю: Р. К.) морщатся не только люди, но морщится и дом, морщатся цветы (тот же анализ можно проделать и с глаголом «моргать», не менее повторяем у Набокова, чем у Агеева).

2. Набоков обращает пристальное внимание на тело, на его составные части: спину (лопатки), руки (локти, ладони), ноги (колени, ляжки, щиколотки, подошвы, особенно носки). То же и у Агеева. Всех перекличек здесь не привести, ограничимся первыми попавшимися примерами:

«…и тот, горбатясь, проворно отступил» (П. К.);

«…только спина его еще больше сгорбатилась» (Р. К.);

«…опираясь одними лопатками и ладонями» (П. К.);

«…пианист здорово работал локтями, лопатками и всей спиной» (Р. К.)…

3. Характерны для Набокова неожиданные метафорические «фруктовые оттенки», но то же и у Агеева:

«…абрикосовую луну перечеркнула туча» (П. К.);

«…видны были пузатые столбики балконной ограды, очерченные абрикосовыми отсветами» (Р. К.).

А теперь пойдите догадайтесь, у кого из двух авторов «персиковая ляжка», «мандариновый огонек папиросы», «сливочный оттенок на щеках!» У кого «красное, как апельсин королек, солнце», а у кого «расплющенными апельсинами просвечивало горевшее в вагоне электричество»?

4. Характерна для Набокова и его двойника Агеева фонетическая деформация с издевательской интонацией. В «Приглашении на казнь» директор тюрьмы говорит Цинциннату: «Будет, я тозе хоцу».

«В Романе с кокаином» (не того же автора?) сын за столом злобно передразнивает заботливую мать: «„ффкюсне“ произнес я с отвращающей гримасой» (это «ффкюсне» потом отзовется в страшном сне Вадима Масленникова).

5. Характерно для Набокова и Агеева (неразлучная пара) воспроизведение звуков голоса или шумов:

«— Бу, бу, бу, — гулко бормотала она» (П. К.).

«— Тук-тук, — стучал штемпель» («Подвиг»).

«— Тиштиштиштиш, — быстрым, сливающимся шепотом высвистывает Нелли» (Р. К.).

«…лихач… отрывисто припевал кротким бабьим голоском-пр…, пр…, пр…» (Р. К.).

Набоков и Агеев (водой не разлить) любят разнообразить выражения шумов, прибегая иной раз к неологизмам. Опять зададим загадку: у кого «начали тилибинить колокола», а у кого герой «заблабал с полным равнодушием»; у кого «стрекотание колес», а у кого «сухо застрекотала струя»?