Меня зовут Фокс Райан, и мне сорок девять лет. Я королевский профессор физики, астрофизики и биохимии, член Лондонского Королевского общества, почетный профессор Кембриджа, лауреат медали Больцмана, королевских медалей по физике, химии и биологии, множества премий и прочая, и прочая. Первую профессуру я получил в двадцать восемь лет. Какое-то время меня буквально носили на руках, а я упивался наукой, занимаясь астрофизикой, биохимией, исследованиями в области энергетики и гибридного материаловедения. Первые наноботы, искусственная кожа и технологии монокристаллов – все это плоды моего труда, которыми вы пользуетесь каждый день или будете пользоваться в близком будущем.

Меня зовут Фокс Райан, и, когда я говорю, что мой рост составляет четыре фута, я лгу. На самом деле всего три фута и девять дюймов. Но еще девять месяцев назад я был совершенно не таким. Нет, гигантом я не был никогда, но до шести футов не дотягивал всего каких-то полдюйма. Нынешний мой рост – последствие моего непомерного, можно сказать, фанатичного научного интереса. Я был одним из наиболее активных участников WWF и активно сотрудничал с ее исследовательским отделом в изучении энергетической экологии и сохранения окружающей среды. Наша цивилизация в процессе своей жизнедеятельности излучает в атмосферу огромное количество энергии, и это непосредственно влияет на климат и природу в целом. Мои коллеги боролись за энергосбережение, меня же больше интересовало создание эффективного источника энергии с повышенным коэффициентом полезного действия. Причем повышать его я планировал именно за счет сокращения рассеивания при выработке и передаче энергии.

Могу сказать, что я почти создал такой источник. Для меня были открыты все двери, вплоть до лабораторий Вестингауза, Лос-Аламоса и Ливермора. Девять месяцев назад у меня в распоряжении был свой собственный ядерный реактор с КПД около семидесяти процентов – вдвое больше, чем у любого существующего, и в полтора раза выше, чем у российского «царь-токамака».

Все закончилось в одну роковую для меня ночь. Если бы дело происходило в фантастическом романе, той ночью непременно грохотала бы гроза и ветвистые ослепительные молнии рассекали бы небо. На самом деле был душный августовский вечер, а в природе царил полный штиль.

Слава богу, что я был в тот вечер в лаборатории один. Мой допуск позволял мне работать в любое время суток, а после захода солнца мне всегда работалось легче и продуктивнее. Я запустил первый цикл моего реактора, чтобы выработать энергию для защитного контура, который и был моим ноу-хау: реактор покрывала невидимая и почти неощутимая, но абсолютно, как мне казалось, непроницаемая «рубашка» из электромагнитного поля. «Рубашка» служила надежной ловушкой для излучений. Я как раз спустился в машинный зал, чтобы лично снять показания с ряда приборов, фиксирующих параметры внутри защитной оболочки.

Я был абсолютно уверен в прочности этой «рубашки» и ни о чем не беспокоился. Но, как известно, где тонко, там и рвется. Потом выяснилось, что дело было в бракованном ТВЭЛе, который внезапно выдал столько энергии, что перегрузил все щиты. Этот момент, наверно, я запомню на всю жизнь – нерукотворный трещащий салют со стороны предохранительного щитка, реакторная стенка, постепенно становящаяся от нагрева темно-вишневой, и паническая мысль, что это конец, и хорошо, если только мне одному. А потом внезапно все вокруг стало как-то больше, как в сказке про Алису в Стране чудес, и я потерял сознание.

Когда я очнулся, сказка продолжилась, но уже в форме кошмара. Я лежал в больничной палате, а вокруг меня копошились огромные фигуры в костюмах биозащиты. Я ничего не мог понять. По моим ощущениям, со мной все было в порядке, кроме странной галлюцинации (по крайней мере, я полагал, что это была именно галлюцинация) о том, что все предметы необычайно увеличились. Как-то, я бы сказал, агрессивно выросли в своих размерах. Лучше бы это действительно была галлюцинация! Когда консилиум у моего одра досконально проверил все возможные показатели и убедился в моей полной биохимической безопасности, все с облегчением стали снимать капюшоны, и первым появилось на свет Божий красное, как после сауны, бородатое лицо моего старого знакомого, профессора Бенджи Мак Ги.

– Скажите честно, Райан, – сказал он взволнованно, – зачем вы, ученый, пили из бутылочки с надписью «Яд»?

– Хотел узнать, куда ведет нора кролика, – ответил я в тон ему. – Что со мной?

– Вы уменьшились в размерах, – ответил он совершенно серьезно. – Такое впечатление, что ваши прежние размеры умножили на коэффициент Фибоначчи.

Я мысленно посчитал в уме… М-да, выходит, что в метрической системе теперь мой рост был всего сто десять сантиметров. Я поднял руку к лицу. Ладонь казалась совершенно нормальной, но Мак Ги тотчас же поднес к ней свою, и его толстопалая клешня показалась мне настоящей ластой исполинского тюленя.

Вообще говоря, нельзя сказать, чтобы я был как-то особенно шокирован или напуган. Что ж, наука, как и искусство, требует жертв. Я скорее заинтересовался, что именно могло послужить причиной подобной трансформации, а главное, каковы были ее механизмы. Хотя размышлять над этим мне пришлось недолго – начали сказываться последствия этой самой трансформации, и приятными они отнюдь не были.

Мозг и желудок, словно сговорившись, активно запротестовали против моего уменьшения в размерах. Мозг по-прежнему воспринимал мое тело таким же, каким оно было раньше, поэтому координация движений у меня разладилась напрочь. Какое-то время даже пользоваться вилкой или ложкой для меня стало невероятно трудной задачей. Мне пришлось учиться не то что ходить – просто вставать. Одновременно с этим желудок взбунтовался против обычной пищи, так что на какое-то время мое меню состояло из соков и детского питания. Все это, вкупе с медленно приходящим осознанием того, каким я стал, конечно же, вогнало меня в неслабую депрессию, но…

В конце концов, я же ученый, а значит, привык держать чувства на коротком поводке. Гораздо интереснее исследовать какое-либо явление, чем рефлексировать по его поводу. Поэтому с депрессией я кое-как справился, причем использовал самое доступное мне средство – работу. В процессе адаптации я с горечью обнаружил, что, несмотря на всепобеждающую толерантность, мир очень плохо приспособлен к существованию таких маленьких людей, как я. И это во всем: от выключателей, часто расположенных слишком высоко, до поездов и самолетов с их полками и сиденьями.

Тем не менее, уломав руководство клинического центра выдать мне необходимые допуски, я возглавил работу по исследованию феномена, произошедшего со мной. Эту работу я так и не закончил, и, насколько я знаю, она заглохла, равно как и мой проект повышения КПД и энергетической безопасности источников энергии.

А параллельно с этим я, может даже невольно, пытался найти свое новое место в этом навсегда изменившемся для меня мире. Найти хоть какие-то преимущества в своем новом положении. Преимущества – увы! – долго не желали находиться, в отличие от недостатков, которых было пруд пруди. Неплохая новость пришла ко мне в тот день, когда я вышел из больницы и решил это как-то отпраздновать. К тому времени мой желудок, к счастью, смирился со сложившимися обстоятельствами и с удовольствием принимал обычную пищу, к которой я привык. Поэтому я понес его в ближайший приличный ресторан в Беверли-Хиллз.