Это очень русское.

Я пытаюсь от этого абстрагироваться. Поэтому в «Дылде» есть цветастость, насыщенность, за которую некоторые упрекают фильм. Но я понимал, в каких драматических ситуациях окажутся мои герои, и знал, куда их веду. Мне хотелось, чтобы они выглядели благородно в этот момент.

Мы с оператором Ксенией Середой изучали живопись, особенно голландскую. Заранее, еще до съемок, приезжали в госпиталь, делали выкраски, перекрашивали стены по несколько раз, потому что нам важна была тональность. На тон выше, на тон ниже — и характер всей сцены может измениться.

Вас бесит, когда люди говорят: «Это неправда, всё было не так»? Про диалоги, про декорации, про что угодно.

Не бесит, меня это лишний раз убеждает в том, что у некоторых зрителей есть желание до чего-то докопаться. Есть море примеров, когда жизненные ситуации, которые реально существовали, в кино смотрятся максимально пошло. Иногда встречаются реальные истории, о которых думаешь: вау, вот это было бы крутое кино! А когда переносишь на киноматериал, понимаешь: что-то не верится в это. Жизнь намного менее реалистична, чем кинематограф. Намного. В жизни всё может быть. Мне кажется, это придирки ради придирок.

Какие придирки болезненнее всего?

Самое неприятное, что я читал, это были пересказы сюжета. Мы два с половиной года старались, придумывали историю с поворотами, и, когда человек в своей статье рассказывает весь сюжет полностью, это некрасиво. Но самое болезненное — когда переходят на личности, даже не на мою, а моих актеров, людей, которые открыли себя и дали себя использовать не только мне, но и зрителю. Есть критика конструктивная, я нормально к ней отношусь, если это не переход на личности.

Какие у вас отношения с другими выпускниками сокуровской мастерской? Следите ли вы за фильмами друг друга, поддерживаете ли, как относитесь друг к другу?

Стараемся поддерживать. Понятно, как в любом коллективе, не со всеми удается, кто-то тебе ближе, кто-то дальше. Мы пытаемся мониторить, кто что снимает, помогать друг другу, если есть такая возможность. Я даже со стороны понимаю: притом что у нас абсолютно разное понимание кино, разные вкусы в кинематографе («Софичка», «Теснота», «Глубокие реки», «Мальчик русский»), всё равно есть что-то общее. Понятно, что это еще и Сокуров взрастил в нас, но мне хочется надеяться, что это было еще до отбора. Сокуров отбирал нас по какому-то принципу — не по образованности, потому что никто из нас не сдал вступительные экзамены. Он уловил какое-то единство в нас. Я, если честно, не могу сформулировать, что это, но это нас объединяет. Не хочется это потерять.

Вы производите впечатление человека довольно амбициозного и добились в свои двадцать семь лет многого: два фильма были в Каннах, собрали призы. А о чем мечтаете сейчас? Голливуд?

Амбиций много. Я амбициозный человек. Хочу снять историю про современный Кавказ. Именно про современный. Может, получится на Кавказ привезти какую-то звезду не российского масштаба и обыграть это в самой истории. Как это сделать, я пока не знаю. Есть огромное желание снять анимационный фильм про события в Беслане. Игровой, воспроизводящий те события, нон-фикшен. Мне кажется, именно в анимации это может иметь невероятную силу, смысл, человеческую ценность. Но это очень долгий процесс, о котором я ничего не знаю. Хочется срежиссировать какую-то игру, потому что, мне кажется, игровая индустрия давно стала отдельным видом искусства, и мне очень интересно себя в этом попробовать. Я пока не тороплюсь в Голливуд, хотя есть какие-то предложения. Но я боюсь потерять самобытность, которая есть в каждом из нас.

Сергей Лозница — всё-таки русский или антирусский? И без того непростой вопрос, в котором сплелись национальность, гражданство и политические взгляды режиссера-космополита, стало совсем невозможно задавать в связи с его новым документальным фильмом «День победы».

С одной стороны, картина стопроцентно немецкая — и с точки зрения финансирования, и потому, что снималась от первого до последнего кадра в Берлине. С другой, более русского фильма не найти: время действия — 9 мая 2017 года, место — берлинский Трептов-парк, где находится всемирно известный мемориал в память о погибших во Второй мировой советских солдатах. Действующие лица, разумеется, за скромным исключением, тоже русские (по меньшей мере русскоязычные) — европейцы отмечают свой День Победы 8 мая.

Русский мир как он есть. По-ярмарочному разноголосый и разноцветный. Празднично одетый. Танцующий, пьющий и поющий, хором и соло. Поклоняющийся отеческим гробам. Камера — как всегда у Лозницы, нейтрально и без комментариев — снимает этот день с утра и до наступления сумерек.

«Майдан», «Событие», «Аустерлиц», почти прямым продолжением которых можно считать «День победы», — взгляд на войну и память о ней, но не через травматический, а через праздничный опыт. Фильмы этого режиссера — своеобразные «машины желаний». Они предлагают зрителю сформировать свою интерпретацию, предлагая чрезвычайно сильные образы в качестве модели для сборки. «День победы» в этом отношении показателен. Можно оскорбиться всем увиденным. А можно растрогаться. Поводы найдутся и для того, и для другого.

Два велыптерьера катят тележку с портретом Сталина, в которую воткнуты красные флаги с серпом и молотом, на груди у собачек знак «Новороссия». А вот толпа «Ночных волков», успешно завершивших мотопробег, — румяные здоровяки в кожанках, с татуировками, тоже с флагами. Толпа в разноголосицу старательно выводит под «минусовку» что-то ностальгически-патриотическое: тут и Давид Тухманов, и «Катюша», и даже почему-то «Ти ж мене пщманула» и «Я рожден в Советском Союзе» Олега Газманова. В ритм пению размахивают портретами предков-ветеранов (куда же без «Бессмертного полка»). Заводной, хоть и немолодой выходец из братских республик лихо отплясывает лезгинку. Рядом хнычут младенцы в хаки и пилотках. На обтягивающей чье-то пузо футболке умостился иконописный Путин. Веселая компания распивает явно не первую бутылку водки, и зритель не сразу осознает, что все они находятся на братской могиле.

Возмутительные русофобские карикатуры! Или самая суть той национальной идеи, за которую сейчас всем миром виртуально пинают артиста Серебрякова?[6] Или умилительные картины народного единения? Эстетика «зрелого путинизма» находит здесь свое идеальное — потому что преувеличенное — выражение. Придется преодолеть соблазн обвинить режиссера в предвзятости — он показывает то, что есть.

Парадокс ситуации, конечно, в том, что происходит дело в Берлине. Русские вновь в столице Германии — чем не символическое отражение того самого Дня Победы? Но это если вычеркнуть из памяти, что большинство празднующих — эмигранты, покинувшие родные края и худо-бедно встроившиеся в капиталистический немецкий рай. Кто они в этой ситуации — победители или побежденные? Ответ зависит снова не от автора фильма, а от зрителя. Одна из самых сюрреалистических сцен «Дня победы» — диалог сердитого пожилого немца-левака с бодрым русским. Первый пытается убедить второго, что в нынешней Германии опять правят фашисты, а тот боевито отстаивает честь новой родины.