Оливия даже представить себе не могла, что мать-настоятельница испытывает к ней такие глубокие чувства, и, повинуясь внезапному порыву, наклонилась к хрупкой старой даме и поцеловала ее в щеку. Настоятельница ласково улыбнулась и продолжала:

— Ну и, конечно, он немедленно среагировал так, как и я ожидала. Для него рисковать и отвечать на брошенный ему вызов все равно, что дышать. Он стал настаивать на том, что не может ждать несколько месяцев. Он хотел получить тебя сразу, Оливия. Теперь ты понимаешь, почему я должна была немедленно отправить тебя домой.

Значит, он сказал ей правду, кроме того, о чем не знал и сам, — что руку судьбы умело направил любящий их человек.

— Так случилось, что Бригхельмская усадьба принадлежит нашей семье, и он собирался навестить твоего брата, чтобы помочь ему. Он знал, что дела у Генриха идут плохо…

— Это ведь ты рассказала ему о том, что Генрих не платит за меня?..

— Да, Оливия. Думаю, что я упомянула этот факт. — Уголки ее губ слегка дрогнули. — Лоуренс тебя совсем замучил?

Последние лучи дневного света освещали фонтан, сверкая в каплях воды, падавшей с тихим плеском в небольшой бассейн. Все, о чем они говорили, сейчас было уже далеко, но не настолько, чтобы не вызывать воспоминаний. От этого места веяло безопасностью и спокойствием; ее окружали люди, которых она любила. Ее былые переживания приобрели слегка комический оттенок, словно часто рассказываемая страшная сказка с хорошим концом, которую было уже совсем не страшно слушать, зная, чем все кончится.

— Да, матушка. Совсем. Но я ему отплатила тем же!

И они обе засмеялись, как женщины, хорошо понимающие друг друга.

— Лоуренс?

— Да, миледи? — Он лежал на широкой постели, наблюдая, как она расплетает на ночь свои волосы цвета меди.

— Я сделала кое-что, чего обещала никогда не делать.

— Опять, любовь моя?

Она повернулась, сидя на табурете, и кинула в него мягкой туфлей, которую он, смеясь, поймал одной рукой.

— Я не скажу тебе…

— Скажи мне, маленькая птичка! Это что-то серьезное?

Взяв со стола пяльцы, прикрытые клубком ниток, она поднесла их к кровати и положила перед ним. На темно-зеленой ткани красовалась искусно вышитая шелком ветреница — лесной анемон. Казалось, что она только что сорвана и брошена на ткань. Лоуренс не мог отвести от нее глаз.

— Это тебе напоминание о том, что я сделала и чего никогда больше не буду делать. Я нашью это на грудь твоей зеленой туники. Я пообещала, что никогда не буду вышивать тебе одежду. Пообещала самой себе, но ты, наверное, меня услышал. Все материалы и пяльцы куплены в магазине Арчибальда накануне нашей свадьбы. Кто мог знать, что у тебя все это есть. Я не могла устоять, чтобы не купить это, когда Элизабет проболталась про мастерскую.

— Лесной анемон. Ты тогда в первый раз попыталась убежать от меня.

— И в последний.

— Моя дорогая, моя любимая маленькая птичка, — сказал он, сжимая ее в объятиях. — Это самая красивая работа, какую я видел в своей жизни. Это просто совершенство. Я буду, счастлив, носить это на сердце, и только мы с тобой будем знать, что означает этот цветок.

Его нежные, сладкие поцелуи были ей желанной наградой.

— А теперь я тебе кое-что покажу, — сказал он через некоторое время.

Он поднялся с постели и достал маленькую, обитую кожей шкатулочку с золотым замком. Открыв ее, он вынул сложенный вдвое кусок пергамента. Развернув его, Оливия увидела засушенный цветок лесного анемона, который он взял из ее рук в тот день, когда они ехали в Корнуэлл.

Теперь пришла ее очередь нежными ласками доказать ему свою благодарность. Но вот ласки кончились, и они взглянули друг на друга с любовью и верой. Что бы ни ждало их впереди, оба знали, что преодолеют это. Отныне маленькая птичка будет летать только на виду у своего хозяина. И счастье их было в том, что они оба хотели этого.