Вальдемар выходит из машины, спокойно идет к мастерской и стучит в одну из дверей, вслушиваясь в приближающиеся шаги.

Здесь нужен такой, как Брутус, вот кто может дать ему информацию. Несколько раз он действительно направлял полицейского в нужную сторону, но лишь тогда, когда расследование касалось его конкурента. В понимании Карлссона законы воровской чести распространяются только на тех, кто играет на его стороне.

— Открывай! — кричит Вальдемар. — Открывай!

«Брутус знает мой голос», — думает он и действительно скоро слышит механический скрип поднимающейся к потолку двери.

— Ты? — спрашивает Карлссон. — Какого черта тебе здесь надо?

Перед ним мужчина в джинсах и кожаной куртке. Невысокого роста, но крепко сложен, широк в плечах, и Вальдемар слишком хорошо знает, какая сила скрыта в этом теле. Ходят слухи, что именно Брутус Карлссон стоит за всеми случаями тяжелых избиений и увечий в криминальном мире. Помимо всего прочего, он сломал позвоночник одному поляку.

Лицо у Брутуса широкое, переносицу пересекает шрам, плохо сочетающийся с его светлыми вьющимися волосами.

— Можно войти?

Это одновременно и вопрос, и предупреждение.

За спиной Карлссона в глубине грязного гаража стоят трое мужчин славянской внешности. Все они одеты в тренировочные костюмы фирмы «Адидас» и, судя по всему, не способны привнести в это общество ничего хорошего.

Экенберг входит, и дверь за ним опускается.

Посредине комнаты стоит стол, окруженный шестью стульями. На скамейке лежат инструменты, но здесь не пахнет ни бензином, ни маслом, только сыростью.

Вальдемар решает сразу перейти к делу.

— Йерри Петерссон, — начинает он. — Тебе это имя о чем-нибудь говорит?

Брутус Карлссон смотри на него.

— А кто он?

— Ты знаешь, кто он, — отвечает полицейский, делая шаг в его сторону.

Трое славян подходят ближе, их лица мрачнеют, и Вальдемар видит, как один из них сжимает кулаки.

— Ты явился сюда со своим полицейским гонором, вломился да еще задаешь вопросы про какого-то Конни? — возмущается Брутус.

— Йерри Петерссон.

— Я знаю, кто он. Думаешь, я не читаю газет?

— И?

— Что и?

Вальдемар делает резкий шаг вперед и крепко вцепляется в челюсти бандита пальцами одной руки.

— Хватит дурачиться, дьявол. Что за дела были у Йерри Петерссона с вами, говори!

Славяне медлят, ожидая сигнала вожака, а Экенберг свободной рукой тянет пистолет из кобуры под курткой.

— Ладно, ладно, — гнусавит Брутус. — Одно я могу сказать тебе точно: в этом лене у Петерссона никаких дел с нашими людьми не было. Если б такой парень, как он, работал с нами, я бы знал об этом. Теперь пусти, черт…

Вальдемар разжимает пальцы, потом отходит назад и убирает пистолет в кобуру. Лишь застегнув ее, он понимает свою ошибку. Один из славян налетает на него и бьет кулаком в глаз. Полицейский падает на холодный бетонный пол мастерской, выкрашенный серой краской. Трое славян наседают сверху, дыша ему в лицо чесноком. Вальдемар видит их небритые щеки.

Потом над ним появляется лицо Брутуса Карлссона со шрамом.

— Что ты возомнил о себе, черт? Заявился сюда, угрожаешь… Твои коллеги знают вообще, что ты здесь?

Вальдемар чувствует, как что-то сжимается внутри от ужаса. Никто не знает, где он, случиться может что угодно.

— Они знают, куда я поехал. Если я не вернусь через час, они будут здесь.

Брутус Карлссон делает знак головой, и славяне отпускают полицейского.

— Вставай, — говорит Брутус Карлссон.

Через несколько секунд они с Вальдемаром стоят друг напротив друга в окружении славян.

Взмах руки — Вальдемар инстинктивно нагибается, но удар приходится ему по щеке. Еще один, на этот раз в левый глаз.

— Как ты смеешь бить полицейского! — кричит Экенберг.

— Слушай, ты, — отвечает Брутус. — Я спокойно могу запереть тебя здесь навечно. Я сейчас приведу десяток ребят, избитых тобой на допросах.

Две быстрые оплеухи. Жгучая боль.

Вальдемар плюется, чувствуя, что ему надо выйти отсюда как можно быстрее, достает сигарету.

— Ну а теперь иди, свинья, — говорит Карлссон, и полицейский слышит за спиной скрип опускающейся двери.

«Какого черта, — думает он. — У меня ведь пенсия на носу!»

Малин и Харри приехали в больницу Олерюде на машине, которую забрали возле «Гамлета». Теперь они ожидают за дверями комнаты, пока санитарка меняет Оке Петерссону простыни.

Мартинссон ни о чем не спрашивает, чему Малин рада: последнее, чего ей сейчас хочется, это выслушивать его наставления.

Изнутри комнаты слышатся стоны, но не нытье и не ругань.

На стене коридора, выкрашенной белой краской и покрытой узором из розовых цветов, выделяются часы с черными стрелками на белом циферблате. 14:20. Малин ощущает в своем окаменевшем желудке пиццу, только что съеденную в кафе «Кония». Хотя жирная пища несколько приглушила похмелье, благодаря чему состояние Малин, во всяком случае, не ухудшилось. «В спортзал, — думает она. — И пропотеть как следует».

Слава богу, Харри ничего не сказал по поводу того, что она опять бросила Янне.

Здесь пахнет аммиаком и моющими средствами, дешевой парфюмерией, испражнениями — специфический запах медленно умирающей плоти.

Поодаль в коридоре мужчина в инвалидном кресле смотрит в окно. Дождь только что прекратился, но это ненадолго. Сколько же он вообще может лить?

Дверь открывается, и молодая светловолосая медсестра приглашает их войти. На убранной постели сидит худой человек с резкими чертами лица, и Малин замечает, как он похож на своего покойного сына.

А что, если б Туве умерла в той квартире в Финспонге чуть больше года назад? Тогда бы все было кончено.

Но на лице мужчины с водянистыми серыми глазами алкоголика нет скорби, только одиночество. Его правая рука сжата в кулак — спазм после инсульта. Вероятно, он может говорить. Но что, если он немой или с трудом отличает сон от реальности? Как тогда с ним быть?

Один его глаз, на парализованной стороне, кажется, слеп и вставлен в глазницу, словно старая камера, различающая только свет и темноту.

— Входите, — говорит Оке Петерссон, в то время как вторая медсестра выходит из комнаты. Когда он говорит, один уголок его рта опускается вниз, хотя, кажется, на его речь это никак не влияет.

— Присядьте здесь.

У стены стоит потертый зеленый диван, задернутые коричневые шторы ограждают комнату от осенней непогоды.