Но дрались эти жалкие на вид люди с необычайным упорством. В чем дело? Мое недоумение разрешил допрос пленных. Оказывается, немецкое командование, придавая исключительное значение ламскому рубежу, предупредило солдат, что всякая попытка к отступлению будет рассматриваться как измена. А чтобы придать этому предупреждению весомость, оно расположило на второй позиции эсэсовские части, которым было приказано расстреливать отступающих.

Возможно, эта мера сыграла далеко не последнюю роль в том, что части 20-й армии «прогрызали» оборону противника медленно, продвигаясь в сутки на 3–4 километра. Но все же главная причина, как мне кажется, заключалась в том, что глубокий снег затруднял использование подвижных средств, мешал применять такие приемы, как обход и охват опорных пунктов противника.

Однако с выходом ударной группы на линию Захарино – Тимонино – Голоперово – Колеево гарнизон ламского оборонительного рубежа оказался под угрозой окружения, которая стала особенно реальной 12 января, когда обе наши оперативные группы, освободив десятки населенных пунктов, подошли к станции Шаховская на железнодорожной магистрали Москва – Великие Луки (примерно 70 километров западнее Волоколамска).

Утром 13 января по приказу командования Западного фронта в прорыв был введен 2-й гвардейский кавалерийский корпус И. А. Плиева. Вначале он нацеливался на Шаховскую, но затем решением командования фронта был повернут на юг, к Гжатску, чтобы перерезать пути отхода можайской группировке противника.

16 января перешли в наступление все части 20-й армии. На другой день станция Шаховская была взята нашими войсками.

Ламский оборонительный рубеж пал. Части 3-й и 4-й танковых армий противника отходили на запад, неся большие потери. Только 1-я гвардейская танковая бригада с 1 по 23 января 1942 года захватила 9 танков, 38 полевых и 23 противотанковых орудия, 160 автомашин, 22 миномета. За это время мы уничтожили до 1500 солдат и офицеров противника.

Но главный результат этих боев заключался в том, что в полосе действий нашей группы мы изгнали гитлеровцев с территории Московской области и вышли на земли Смоленщины. Преодолев с тяжелыми боями 78 километров, мы подошли к Гжатску.

25 января в селе Спас-Вилки гвардейцам были вручены правительственные награды. В этот день 120 воинов бригады получили ордена и медали.

Вынесли простой крестьянский стол на середину широкой деревенской улицы. Зачитали Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза А. А. Рафтопулло, отличившемуся еще в боях под Мценском. А потом к столу стали подходить гвардейцы, покрывшие себя славой в подмосковных оборонительных и наступательных боях.

Тут были танкисты и мотострелки, разведчики и саперы, зенитчики и связисты, ремонтники боевых машин и врачи бригады.

…Итак, мы на Смоленской земле. Гитлеровцам после беспорядочного отступления все же удалось закрепиться в лесном урочище Коркин. Так назывался довольно большой массив крупнолесья. Фашистский оборонительный район протянулся с севера на юг восточное Гжатска и своим передним краем проходил через небольшие селения Петушки и Аржаники.

25 января к нашей бригаде на этом направлении подошел гвардейский кавалерийский корпус И. А. Плиева, вместе с которым мы держали в ноябре декабре оборону на волоколамских и истринских рубежах.

Первое время в урочище Коркин мы вели бои местного значения, как было принято их называть тогда в сводках Совинформбюро. Во взаимодействии с кавалерийским корпусом стремились улучшить свои позиции, поскольку гитлеровцы находились в более выгодном положении. Они занимали большую часть лесного массива, а на нашу долю выпала лишь незначительная часть урочища с редкими перелесками.

Однако все наши попытки как-то улучшить позиции не приносили сколько-нибудь ощутимого успеха. Более того, порой мы несли ничем не оправданные потери, не раз попадали в самые неприятные истории.

На подступах к деревне Аржаники вместе со всем экипажем погиб один из лучших наших танкистов – командир танкового батальона старший лейтенант К. М. Самохин. Погиб истинный гвардеец, приумноживший боевую славу бригады.

Видимо, в штабе фронта до кого-то дошло, что мы напрасно на подступах к лесному массиву теряем людей и боевую технику. Вскоре нас вывели из состава 20-й армии и передали в 5-ю. Командовал ею тогда Леонид Александрович Говоров.

Танковая бригада и войска нашей оперативной группы спустились рокадными дорогами на юг и вышли на боевые позиции восточнее Гжатска.

Дымчатым апрельским утром Копдратенко подал к подъезду небольшого домика, где я квартировал, «эмку». Несмотря на заплаты, она по-праздничному сверкала на солнце. Чувствовалось, что, готовясь в дорогу, мой шофер тщательно отмыл и надраил ее черный лакированный кузов.

– Ну как, все готово? – спросил я Кондратенко.

– Так точно, товарищ генерал, – весело отозвался он. – В такой машине хоть на край света.

Путь нам предстоял не столь далекий. От гжатских рубежей до Москвы нас отделяло всего каких-нибудь 180 километров. И на сей раз в столицу я ехал по вызову Якова Николаевича Федоренко. Вместе с комиссаром М. Ф. Бойко пас отзывали в распоряжение начальника Главного автобронетанкового управления. В моем портфеле лежал приказ, в котором говорилось, что 1-я гвардейская танковая бригада снимается с гжатского направления и перебрасывается в район Москвы на переформирование. Наконец-то личному составу бригады после почти непрерывных шестимесячных боев предоставлялась передышка в тылу.

Попрощавшись со штабными командирами, мы с Бойко сели в «эмку» и выехали на шоссе Смоленск – Москва. Дорога шла местами, где прошлой осенью велись ожесточенные бои. Сожженные городишки и села, обгоревшие деревья, бесчисленные воронки, наполненные водой, пустые ящики из-под снарядов по обочинам дороги. Кое-где чернели остовы танков и орудий, темнели рубцы траншей и окопов. Но даже этот безрадостный пейзаж обезображенной войной земли не мог развеять радостного чувства, что враг отброшен от столицы, что «непобедимая» гитлеровская армия показала спину и теперь уже вряд ли вернется на эти земли.

Часа через четыре мы въехали в Москву. Дорогомилово… Бородинский мост… Садовое кольцо… Прильнув к боковым стеклам машины, мы с Бойко внимательно вглядывались в улицы дорогого города. На них еще сохранялся отпечаток недавней близости фронта. По-прежнему дорогу перекрывали стальные ежи с узкими проездами, которые вроде стали шире. Нижние этажи зданий прикрыты мешками с землей. Правда, кое-где уже убраны баррикады. Но белые бумажные кресты на окнах и силуэты плавающих аэростатов свидетельствовали о том, что столица еще живет в военной тревоге.

На столе Я. Н. Федоренко, как всегда, дымился чайник. Яков Николаевич был приветлив и внимателен: налил нам с Бойко по стакану чая, предложил бутерброды.

– У меня для вас приятная новость, – сказал он. – Приказом Народного комиссара обороны вы, Катуков, назначаетесь командиром первого танкового корпуса, а товарищ Бойко – комиссаром.