– Но я понятия не имею, чего от меня ждут. Как живут лондонские куртизанки?

Он медленно отошел от арфы.

– Они разбираются в драгоценностях, всегда в курсе последних сплетен, мастерицы льстить, знают толк во французских винах и умеют раздвигать ноги.

Фрэнсис тоже знала, как держать себя в руках. Она все еще чувствовала себя ошеломленной и растерянной, а кончики ее пальцев еще хранили память о прикосновении к его коже, однако ей удалось спрятать свою беззащитность за внешней невозмутимостью.

– Я умею все это…

– Правда?

– …за исключением, возможно, вина. Во дворце махараджи мы не пили французских вин.

На губах его еще играла улыбка, но темные глаза стали бездонными.

– Я могу научить вас разбираться в винах. Остальное, разумеется, вы уже знаете.

Она, не дрогнув, встретила его взгляд.

– Благодарю вас, Найджел. Поскольку у меня нет другого будущего, кроме обещанного мне герцога, с вашей стороны будет очень мило рассказать мне о винах.

Фрэнсис подхватила лежавший на диване пешваз и вышла из комнаты.

«Ловите нам лисиц, лисят, которые портят виноградники». Боже милосердный! Как он хотел заключить ее в объятия прямо здесь, на диване, и целовать до тех пор, пока она не раскроется ему навстречу. Каждая клеточка его тела жаждала слиться с ней. Желание бурлило в его крови, ломая защитные барьеры. Он победил страсть, доказал, что может противостоять ей, и остался один со своей бесполезной победой. Она бы не отвергла его. Это для нее ничего не значит. Почему же ему кажется, что это было бы так важно для него?

Найджел коснулся рукой клавесина. На его полированной крышке лежала балалайка. На ней играл в Китай-городе человек, состоявший на службе у французов. Найджел знал, что вскоре должен будет лишить его жизни. Парень пел русские народные песни и предлагал Найджелу помочь выучить слова. Уроки сопровождались взрывами смеха: все песни были непристойного содержания.

Найджел повесил балалайку на стену, услышав, как ее струны застонали. Фрэнсис превратила инструмент в нечто иное. Эта необыкновенная музыка не подчинялась математическим законам Запада, она противоречила всему, что он знал о гармонии, обращаясь прямо к его душе.

Фрэнсис! Найджел провел пальцами по шее.

Стоит ему закрыть глаза, как он видит ее танец, каждое движение которого исполнено страсти и грации. В его крови бурлило воспоминание о ее нежных и мягких губах, жаждавших отдать ему свое тепло. Опытные губы. Губы, понимающие все оттенки чувств. Тем не менее ее чувственность странным образом смешивалась с необыкновенной чистотой. Она казалась странно невинной, лишенной даже намека на сладострастие. Каким образом ее этому научили в индийском гареме? Что она знает, кроме музыки, живописи, танцев и умения доводить мужчин до безумия? Что за женщина обучала ее?

Женщина.

В гареме были только женщины. Найджел задумался над этим. Боже мой, это же очевидно! Если с ней не спал сам махараджа, Фрэнсис могла все еще оставаться девственницей. У него не было никакого желания проверять это, но он ухватится за эту возможность. Это единственное, что даст ему силы сопротивляться ей.

Найджел пересек комнату и открыл футляр скрипки. Инструмент мастера Гранчино с четырьмя новыми струнами мягко отсвечивал в пламени канделябра. Все эти последние годы Найджел бежал от себя, даже не сознавая этого. Он дернул за струну. Зазвучало чистейшее и безукоризненное «ми». Найджел взял инструмент и прижал его подбородком. Пальцы сами легли на изогнутый гриф, такой знакомый, как тело любовницы. Он ощутил идущее изнутри желание играть, желание излить свои муки в яростном потоке нот и взялся за смычок.

«Воспойте Господа в новой песне; он творит для нас чудеса».

Приглушенно выругавшись, Найджел положил скрипку обратно в футляр, оставив музыку запертой внутри изящного корпуса.

Найджел наткнулся на имя Катрин пять дней спустя. Листки, казавшиеся отрывком из плохого романа, невинно лежали среди бумаг Доннингтона, заваленные счетами и свидетельствами предательства. В отличие от записок Доннингтона они были изощренно зашифрованы, так что Найджел чуть было не потерпел неудачу. Ему понадобилось пять дней, чтобы разгадать шифр – пять дней после того, как он едва не поцеловал Фрэнсис в музыкальной гостиной. «Милая Бетти, разве ты не веришь, что я сам обладаю ловкостью настоящей гончей?» Он отбросил посторонние мысли и сосредоточился на шифре.

Поначалу результат казался не стоящим затраченных усилий. Бумаги представляли собой обычные донесения из Франции, датированные 1813 годом, когда Россия вновь вступила в войну против Наполеона, когда произошли сражения под Дрезденом и Лейпцигом и Веллингтон вступил во Францию. Криво улыбнувшись, Найджел принялся расшифровывать записки. Они охватывали период времени после страшного отступления из Москвы, когда они с Лэнсом и Катрин жили в Париже, собирая сведения и отсылая их в Лондон. Этот оказавшийся не таким уж невинным роман еще раз доказывал, что французы были гораздо лучше осведомлены о намерениях англичан, чем можно было догадываться. Но теперь, два года спустя, это не имело значения.

А затем, подобно свернувшимся в клубок змеям, которые дожидались своего часа, со страницы на него глянули три предложения. «…Мы захватили британского агента, француженку, которая вращалась в высших кругах. Она вернулась с императором Наполеоном из России и была известна в Париже под именем княгини Катрин, вдовы князя Минского. Ее настоящее имя Катрин де Марбр».

Перо выпало из его руки.

Есть несколько видов мужества. Найджелу казалось, что он уже прошел все испытания. Но никакой опыт не мог подсказать ему, каких сил будет стоить продолжить расшифровку, обмакнув перо в чернила, один за другим перенести на бумагу содержание этих писем, открывавших невыносимую для него правду.

Когда он впервые увидел Катрин, ее голова была осыпана сверкающим инеем. Кристаллики льда искрились, подобно бриллиантам, в ее необычных темно-рыжих волосах, переливавшихся всеми оттенками красного дерева. Эта женщина была закутана в меха – необыкновенно дорогие и пушистые русские серебристые соболя. Запряженные в сани лошади встряхивали гривами, звон колокольчиков на сбруе разносился в прозрачном воздухе ночи. Катрин сняла руку с локтя Уиндхема, протянула Найджелу свои тонкие, унизанные тяжелыми перстнями пальчики и на своем превосходном хрипловатом французском – языке русской аристократии, который был для нее родным, – поздоровалась с ним.

Затем она повернулась к своему любовнику, подняла руку к его светловолосой голове и притянула его лицо к себе. На глазах Найджела и Лэнса она крепко поцеловала майора Уиндхема в губы. Катрин прямо-таки излучала чувственность. К тому же она была изысканна и красива, с гибким, как ветка ивы, телом. Они с Найджелом оказались в объятиях друг друга через час после того, как Уиндхем уехал в Лондон, и три дня не вылезали из постели.