– Вы смотрите на меня и видите лишь плохое. Это потому, что я действительно такой, – продолжал он гнуть свою линию.

– Я видела то, что вы хотели, чтобы я увидела в вас. А не того, кто вы есть на самом деле.

– Нет, cherie, – с безмерной горечью в голосе ответил он. – Вы видели меня настоящего.

– Неправда! А это? – Серена указала на незаконченное полотно на мольберте. – Вы не хотели, чтобы я увидела эту картину. Но ведь в этом нет ничего дурного. Ваши картины прекрасны и трогательны. Почему вы прячете их от людей? Неужели они слишком много говорят о вас?

Яростно чертыхнувшись, Лаки сорвал с мольберта незаконченную работу и, как гигантскую тарелочку-фрисби, швырнул через всю комнату. Несчастная картина с грохотом ударилась о ножку рабочего стола. Подрамник на одной стороне раскололся пополам, холст треснул и разорвался.

– Краски и холст, только и всего, – презрительно прокомментировал Лаки. – Я просто коротаю время за этой мазней. Даже не пытайтесь ничего анализировать, доктор Шеридан. Не тратьте ваше драгоценное время, не ищите в этих штуках скрытых символов или метафор. Единственное, чего мне хочется в данный момент, – это прикоснуться к вам, – сказал он и рывком притянул ее к себе. – Именно так я и хочу прикоснуться к тебе, моя дорогая! – жарко прошептал он, проводя рукой по ее волосам, а затем по спине и бедрам. Его пальцы впились в нее грубо, без всякой нежности. – Я именно так хочу прикасаться к тебе. – Он поднял руку и сжал ее грудь. – Это все, что я могу тебе дать, и все, что позволю тебе получить.

Лаки наклонился к ее лицу и крепко поцеловал в губы.

Ей следовало оттолкнуть его. Здравый смысл подсказывал Серене, что нужно его оттолкнуть. Здравый смысл подсказывал ей, что, кем бы ни был Лаки Дюсе, браконьером или художником, он человек сложный и непонятный; человек, с которым ни в коем случае нельзя связывать свою судьбу. Которого следует остерегаться. Он сам честно предупредил ее об этом. Все, что ему нужно, – это физическое обладание, животный секс, и ничего более. Ему хочется лишь одного: удовлетворить плотское желание, продемонстрировать власть самца – и никакой романтики. Он хотел добиться своего грубо, не принимая в расчет ее чувства и желания. Он хотел ее, хотел вопреки собственной воле и разуму. Она тоже хотела его, и это повергало ее в смятение. Она была слишком умна, чтобы попасться в эту ловушку и уступить мужчине, который идет на поводу страстей. Она была слишком изысканна и рафинированна, чтобы хотеть варвара, и, главное, отдавала себе отчет в возможных последствиях.

Ей следовало оттолкнуть его, но она этого не сделала. Не смогла сделать. Ей были приятны его прикосновения, сладок его поцелуй. Он пробудил в ней инстинкт, который дремал в ней даже в годы ее замужества. В эти минуты ей хотелось утолить давний, ненасытный голод. Это пугало и одновременно возбуждало. И Серена сдалась, причем сдалась без боя. Как голос разума ни пытался убедить ее в том, что она совершает ошибку, ее женское «я» говорило, что она поступает правильно.

Ее женское начало, ранее не изведавшее истинной страсти, теперь яростно требовало своего и толкало дальше в объятия к этому мужчине, этому суровому воину с душой художника. Серена попыталась убедить себя в том, что он преступник. Но нет, преступником он не был. Скорее перед ней человек с потаенными страхами. Человек, который старательно прячет свою нежность, внутреннее одиночество и доброту под маской волка-одиночки, но который отчаянно нуждается в любви и ласке.

Серена не стала отталкивать его, а, напротив, прижалась к нему еще сильнее.

Чувствуя, что она отвечает на его поцелуй, Лаки как-то беспомощно простонал. Он явно этого не ждал. Он хотел оттолкнуть ее, напугать, вызвать у нее отвращение и, наконец, отдалиться от нее так, чтобы исключить любую возможность симпатии или душевной привязанности. Однако в то самое мгновение, как Серена оставила сопротивление, фактически так его и не начав, улетучился и его гнев. Острая тяга к ней океанской волной нахлынула на него и накрыла с головой. Ему хотелось прикасаться к ней, ощущать вкус ее кожи. Сжимать в объятиях. Он хотел без остатка раствориться в ней. Он понимал, что это безумие, но такое сладостное безумие, перед которым невозможно устоять.

Лаки немного отстранился и заглянул ей в глаза. То, что он увидел, было зеркальным отражением его собственной растерянности, желания и испуга, вызванного этим желанием.

– Я хочу тебя, – прошептал он, пытаясь распутать в собственной душе клубок противоречивых чувств. – Я хочу тебя, Серена.

– Я знаю.

Голос ее прозвучал еле слышно, легким шепотом сорвавшись с ее моментально вспухших от его поцелуя губ.

Ее коса расплелась и беспорядочно разметалась по плечам, отливая золотом в лучах падавшего в окно света. В эти мгновения она казалась ему олицетворением искушения, искушения, которому он не в силах противостоять.

– Прошлой ночью я кое на чем остановился, – напомнил он ей. – На этот раз, cherie, я не остановлюсь, пока не доведу дело до конца.

Серена почувствовала его возбуждение, его восставшую мужскую плоть, крепко прижатую к ее животу. Похоже, его слова – не пустые обещания. Впрочем, ее тоже пронзило первобытное желание, и она поняла: он хочет заявить на нее свои права так, как в каменном веке мужчина-охотник заявлял права на понравившуюся ему женщину. Лаки снова впился ей в губы жадным поцелуем. Взяв в ладони его лицо, Серена с не меньшей жадностью ответила на его поцелуй, как бы давая понять, что не намерена его останавливать.

Его язык скользнул ей в рот, и она почувствовала, как разум, логика и самоконтроль покидают ее, стремительно куда-то улетучиваются. От удовольствия, от близости его тела, от исходящей от него силы Серена едва не потеряла сознание. Она обняла Лаки за шею и в следующее мгновение ахнула от восторга: это ее мягкая женская грудь прижалась к твердой, как камень, мускулистой мужской.

Лаки одной рукой крепко прижал нижнюю часть ее тела к себе, а другой потянулся к шее, чтобы расстегнуть пуговицы на блузке. Сейчас для него важнее всего было прикоснуться к ее коже, видеть ее. Верхняя пуговица выскользнула из петельки, и он принялся расстегивать следующую. Одна за другой остальные пуговицы капитулировали, падая от его рывков на пол.

Осыпая поцелуями ей шею, он потянул с плеч Серены блузку. Его большие пальцы проникли под бретельки бюстгальтера и тотчас соскользнули ниже, увлекая за собой чашечки. В следующий миг ее грудь уже была открыта его прикосновениям, его взгляду, его неутолимому голоду поцелуев.

Он взял губами сосок и потянул. Серена вскрикнула и впилась пальцами в его шелковистые волосы. Чувствуя, как жар желания охватывает все ее естество, она прижимала его к себе, как будто пыталась раствориться в нем.

Они вместе опустились на колени на брезентовое покрывало, на котором раньше стоял мольберт. Серена капитулировала перед требовательным поцелуем, таким восхитительным, таким сладостным, дарившим ей ни с чем не сравнимое удовольствие. Не менее восхитительным было и прикосновение мужской руки к холмику ее груди. Ее руки в это время беспорядочно и неутомимо скользили по его широким плечам, сжимая и разжимая ткань футболки.