Ветер лил в лицо. Вкусный ветер, в котором уже чувствовалась весна. Терпкий запах тяжелых сугробов. Еще немного. Совсем немного.

Ну неделя, максимум две. Уже завтра будет солнце, заблестят ручьи, и снег окончательно потеряет силу.

Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение – истина Его.

Двое милиционеров медленно подходили. Первый скинул куртку еще в машине, поэтому был в бронежилете, Дима снимать ее и не пытался. По жизни он был ведомым, старался быть подальше или, как минимум, в тени. Он не был трусом. Никогда не был. В отличие от Коляна, который всегда орал, всегда лез на рожон, всегда взрывался раньше всех и всегда выходил из щекотливых ситуаций. Но Дима знал, что это из-за отчаянного страха, который не позволял Коляну даже подумать.

Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень.

– Брось оружие! – Колян хотел крикнуть грозно, а получилось неубедительно. – Брось, сука, стрелять буду!

Влад усмехнулся и пошел на них, разведя руки в сторону. Ветер облизывал лицо, как бестолковый щенок. В ушах отчетливо слышался пульс. Та-та. Та-та. Учащенный, наполненный… Живой. В правой руке восемьсот граммов…

Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится: только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым.

– Стоять! – заорал милиционер и зачем-то передернул затвор.

Неиспользованный патрон отлетел в сторону и утонул в снегу.

– Стоять!!! – совсем страшно и испуганно повторил Колян.

Между ними оставалось метров тридцать.

«Некогда мне стоять! – подумал Влад и улыбнулся. – Похоже, нормально все складывается… надо ближе подойти… маловато расстояние… черт, не начал бы раньше времени!..»

Двадцать пять метров. Черные птичьи гнезда на голых тополях, затвор автомата, рука, совсем не опасно держащая «Макарова», бронежилет, воспаленный глаз Коляна, в котором плескался страх, палец Димы на спусковом крючке, но не дрожащий и напряженный, а спокойный и тихо ждущий. В стволе идеальная спираль нарезки…

Ибо ты сказал: «Господь – упование мое»; Всевышнего избрал ты прибежищем твоим; не приключится тебе зло, и язва не приблизится лищу твоему; ибо ангелам Своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих: на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею; на аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона.

Двадцать метров. Колян запаниковал. Если бы мужик шел и стрелял – это было бы понятно. Если бы он остановился и бросил пистолет на землю – тоже было бы понятно. Если бы он развернулся и побежал – было бы вообще все просто. Но странный мужик шел, раскинув руки, навстречу, улыбался и не бросал оружие.

– Да что такое? – пробормотал Колян… – Эй!

– Отойди, – раздался у него за спиной совершенно спокойный голос Димы.

Он хлопнул его по плечу и вышел вперед. Колян с облегчением отодвинулся.

Дима быстро выстрелил вверх и лениво крикнул:

– Бросай оружие! Стрелять буду!

Пятнадцать метров. Достаточно. Ветер сегодня удивительно вкусный. Почти весенний…

Влад резко бросил правую руку вперед и стал стрелять в милиционера. То есть ему так представилось. То есть ему так хотелось, и даже пробитый несколькими пулями он смог бестолково пару раз выстрелить. В белое поле, в черные гнезда на голых тополях, в серое небо…

У Димы были все шансы, вся мощь хоть и короткоствольного, но все же «Калашникова», весь бронежилет и вся готовность номер один. Поэтому он мгновенно выпустил короткую очередь по ногам и, пожалуй бы, на этом и закончилось. Но истеричный Колян, очнувшись на мгновение позже, заорал и прошил грудь Влада несуразно длиной очередью, которая опрокинула его навзничь.

– Зачем? – лениво спросил Дима.

– Что «зачем»? – фальцетом выкрикнул Колян. – Стрелял же! В нас стрелял, сука!!!

– Ну да… – протянул Дима и опустил автомат. – В нас…

– Ну вот! – Колян тоже опустил ствол. – Теперь не будет… Падла… – и он сплюнул.

Холодный потрескавшийся асфальт, мокрые снежные языки, легкое дыхание поземки… Блестящие ботинки, простреленные ноги, дрожащий живот, красные пятна. Влад пытался вдохнуть. Но грудь снова опадала. Он честно пытался, но не мог. Потом он вздрогнул, улыбнулся и вместо вдоха сделал выдох.

За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его, потому что он познал имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его, долготою дней насыщу его, и явлю ему спасение Мое.

На часах бортового компьютера было 17:59. Потом три цифры мигнули и получилось 18:00.

Несколько часов до весны.

– Витек! Подъезжай потихоньку. Мы тут теперь надолго!

Два человека неторопливо шли, закинув короткоствольные автоматы за спину. У одного пульс был восемьдесят пять. А у второго вообще семьдесят ударов в минуту.

– Давай в выходные на рыбалку сгоняем? Пока лед стоит…

– Да где он стоит? Не… Я в деревню. К теще.

– А я съезжу…

– Давай…

Водитель за рулем «семерки» курил… Обмануть Бога…

Вчера вечером по телевизору была полная неразбериха. Потому как человек сначала умер, потом ожил не хуже зомби, а потом его опять убили. Поскольку телекомпании пользовались слухами, воровали друг у друга информацию, но снимали самые что ни на есть настоящие кадры, разобрать уже ничего толком было нельзя. Форум городского сервера выдал на тему дня страниц пятьдесят мелким почерком, где мнение, в основном, было пролетарским. В смысле – туда эксплуататору и дорога. Причем только первых страниц двадцать говорили о Гирееве, а потом как-то незаметно перескочили на весну, плохие дороги и ментов. Жизнь продолжалась и била ключом. И ее не мог остановить какой-то мертвый, никому теперь не нужный, человек.

И стало мне вдруг не просто скучно, а смертельно скучно. Пошел наверх, в мансарду, где уже давно не появлялся и где даже Настя раз в неделю убирается. Там заметно пахло чердаком, а под люстрой плясали в воздухе золотые искорки пыли. Я лег на ковровое покрытие и лежал с закрытыми глазами несколько часов. А что еще делать? Если невыносимо скучно. В какой-то момент я вдруг открыл глаза и страшно позавидовал Владу. Так бывает в жаркий, выгоревший дотла день, когда тебя мучает жажда, и ты вдруг видишь пацана, пьющего холодную минералку. Он ее не ценит, подлец, он уже напился, и она срывается у него с подбородка и падает в горячую пыль. А у тебя нет ни капли воды.