— Ау, чего замолк, переговорщик? — Крикнул я.

— Так и не молчу я вовсе, барчук. Наоборот, это ты отвечать не хочешь, когда с тобой добрые люди разговаривают.

— Ну вот, ответил, и чего ж тебе надобно, «добрый человек»?

— Так это… ой е-ео.

Не понял! Это что такое?

— Виталий Родионович, все. Готовы тати. — Веселый голос Лейфа заставил меня выматериться. Не утерпел повар, полез в драку. Небось, пока разбойнички от моих выстрелов тихарились, парень незаметно слез с коляски и, миновав кустарник, зашел к татям в тыл. Ну я ему устрою варфоломеевскую ночь и утро стрелецкой казни, импровизатору хренову. Надеюсь он этих уродцев хоть не насмерть приголубил… А то что-то не хочется еще и с сыскарями знакомство сводить.

Я выбрался из-под экипажа и, в ожидании Лейфа, вытаскивающего тушки татей из-за деревьев, скептически глянув на свой костюм, вздохнул. Кажется, Меклен Францевич недавно учил меня воздействию, очищающему костюм от легких загрязнений, ну там, «от капнувшего на манжеты соуса, крошек галльских булочек, брызг от неумело налитого половым вина…», как следовало из его же объяснений. Хм. Песок, конечно, мало похож на соус или крошки от хрустящих булочек… но что-то же делать надо? Если я появлюсь в таком виде на круге, это могут счесть оскорблением, причем не только плесковский десятник, на чье пыхтенье мне ввиду предстоящего хольмганга, откровенно говоря, плевать, но и его поручники. А устраивать еще две дуэли, сразу после боя с боярином, мне совсем не улыбается. Что я им, д'Артаньян?

Представив себе гасконца с пехотной лопатой наперевес, я невольно усмехнулся. Добравшийся до меня со своей ношей, Лейф, приняв мою усмешку на свой счет, тут же довольно улыбнулся в ответ. Ага, наивный.

— И чему же ты так радуешься, позволь спросить? — Поинтересовался я, подпуская в голос холода. Лейф тут же потушил ухмылку и, упустив безвольные тушки бандитов, развел руками.

— Так это… вот. — Поняв, что вопрос не был риторическим, Лейф, наконец, крайне лаконично пояснил свою радость и ткнул пальцем себе под ноги, указывая на валяющихся на песке татей.

— А скажи-ка мне, друг мой, чему учил тебя твой батюшка. О дисциплине, например, он ничего не говорил?

— Как же не говорил. — Вздохнул Лейф, моментально поняв куда ветер дует. — В походе-то ушкуйном, без подчинения приказам старших, никуда. Провальный поход будет, коли дисциплину порушить.

— Так, что ж ты мой приказ не исполнил?

— Ну… — Протянул Лейф. А до меня только сейчас по-настоящему дошло, что, несмотря на всю свою самостоятельность, ум и умения, передо мной стоит молодой двадцатилетний парень, со всеми порывами и заскоками, присущими его возрасту, а не воин, прошедший огонь, воду и медные трубы, и понимающий необходимость точного исполнения приказов.

— Ладно. — Прервал я затянувшуюся паузу. — Что татей пришиб, молодец, а о неукоснительности исполнения моих распоряжений, мы с тобой дома поговорим… Как думаешь, кто из этих паскудников — атаман?

— Вот этот, кажись. — Облегченно вздохнув, проговорил Лейф указав на одного из татей. — Слыхал я, пока к ним подбирался, как он своему дружку командовал.

— Славно. Значит, этого связать, кляп в глотку и в экипаж. Да и поехали, а то уж время подходит, как бы наши знакомцы не обиделись на опоздание.

— А с остальными что? — Недоуменно спросил Лейф, хватая атамана татей за шкирку.

— Оставим, на кой они нам? Ежели сыскарям их везти, так времени жалко, да и не поместятся все разбойнички в коляску. А так, очухаются, уйдут и бес с ними. — Пожал я плечами, направляясь к экипажу, на ходу пытаясь применить все свои куцые знания в бытовых воздействиях, что бы очистить костюм от песка.

Справился я со своей задачей только за пару минут до приезда на место. Круг, укрытый от посторонних взоров особенно высокой и плотной живой изгородью из вечнозеленого кустарника, расположился почти в самом центре парка (тоже мне аттракцион для детишек!), и представлял собой утоптанный пятачок, метров двадцати в диаметре, огороженный высоким и широким каменным бордюром, очевидно, при необходимости, играющим роль скамьи. Впрочем, мне сейчас было не до садово-архитектурных изысков. Все мое спокойствие, сохранившееся даже во время столкновения с татями, неожиданно дало трещину. Стоило мне увидеть постные физиономии поручников боярина и бледные лица моих помощников, как беспечное настроение меня покинуло. Нет, у меня не тряслись поджилки и не сводило живот. Но где-то в груди ворохнулся страх, а следом за ним пришел знакомый легкий мандраж, всегда накатывающий на меня в преддверии боя. Не желая растягивать удовольствие ожидания хольмганга в таком состоянии, я одним движением выскочил из экипажа, и, быстрым шагом преодолев несколько метров отделявшие меня от компании поручников, отвесил им короткий полупоклон.

— Доброе утро, господа. А где боярин Голова? Неужто опаздывает? — Поприветствовав присутствующих, поинтересовался я.

— Господа поручники утверждают, что ваш противник прибудет с минуты на минуту. — Ответил Грац, цедя слова сквозь зубы.

— В чем дело, Меклен Францевич. Вы чем-то расстроены? — Удивился я. В таком настроении я профессора еще не видел.

— Я не расстроен, Виталий Родионович. Пустое. — Качнул головой Грац. — Так, мелкое недоразумение между нами и поручниками вашего противника.

— Вот как? — Я мельком глянул на молчаливо взирающих на нас поручников. С их надменным видом я успел познакомиться во время краткого визита этих господ в мой дом. Правда, тогда им не удалось сохранить его надолго. Узнав о предпочтенном мною оружии, сослуживцы десятника подняли хай, точно базарные торговки, но ничего не добились, и вынуждены были удалиться, пыхтя, как закипающие чайники. А сейчас… — Так что же такого произошло, Меклен Францевич.

— Эти… господа поставили под сомнение право Тихомира Храбровича быть вашим поручником. Дескать, поместным боярам зазорно выступать поручниками наравне с мужичьем. Урон их чести, видите ли.

— Так ведь, если моя память не изменяет, по Русской Правде[5], в соответствии с уложением о государевой службе, чин старшего охранителя обмундированной службы Особой канцелярии соответствует войсковому званию корнета? Разве нет? И в чем же господа поручники увидели урон их чести? — Проговорил я. — К тому же, коли десятнику Плесковского государева полка не зазорно сойтись на хольмганге с заштатным письмоводителем Особой канцелярии, должно ли подчиненным сего десятника воротить нос от представителей противной стороны, даже если те и не блистают золотым шитьем на мундирах?

— Вы несомненно правы, Виталий Родионович. — Заметно расслабившись, кивнул Тишила. — Но, кроме того, бояре забывают, что право на хольмганг есть у каждого подданного. Равно как и свобода в выборе поручников. А все спесь поместная.