после смены. Вероятно, задержалась на работе и хочет, чтобы я проводил ее до дома.

В операторской, как истый кавалер, я подал Майе Владимировне пальто. Когда мы попрощались с дежурным диспетчером, собираясь идти, вошел плотный человек в черном пальто и пыжиковой шапке; держал он себя уверенно, как дома.

— Здравствуйте, товарищ Саратова, — громко сказал он, протягивая ей большую руку.

— Здравствуйте, товарищ Юрюзанский. Почему вы без противогаза?

— Я заглянул всего на одну минутку. Неужели у вас такие строгости?

— Хайдар, подай, пожалуйста, товарищу Юрюзанскому противогаз.

На полке лежало несколько противогазов, и один из них я протянул секретарю горкома.

— Один древний поэт воспевал в красивых женщинах только нежность и красоту, но никогда — суровость…

Майя Владимировна улыбнулась.

— По-видимому, когда жил этот древний поэт, женщины не работали химиками.

— В принципе мне нравится строгость, — как-то серьезно сказал Юрюзанский. И добавил: — Вижу, вы уже готовы. По существу, я зашел за вами, чтобы сказать — машина подана. Седов остался в машине, а я вот зашел, чтобы… чтобы получить строгое предупреждение за нарушение правил техники безопасности.

— Но я не одна, со мной товарищ…

Юрюзанский повернулся ко мне.

— Что ж, и для вашего товарища место найдется.

Шофер встретил секретаря не особенно приветливо. Открывая дверцу, он сердито пробормотал:

— Давным-давно спать пора.

— Кому? — спросил Юрюзанский, пропуская меня и Саратову на заднее сиденье.

— Всем. Всем без исключения.

Я заметил, что старый шофер как-то по-отечески заботится о Юрюзанском: кто-кто, а он-то знал, что у секретаря, может, повышенное давление или слабое сердце.

Как только машина тронулась, Юрюзанский как будто забыл и обо мне и о Саратовой.

— Как московский консультант оценил ваши труды? — спросил он, наклонясь вперед, к Седову. Видимо, они продолжали прерванную беседу.

— Разговор с ним всегда требует больших усилий.

— Не верит?

— Нет… Забавный он какой-то. И студентом такой же был. Мы вместе кончали институт. Он мне говорит: «Мое официальное положение, положение консультанта, исключает всякую попытку повлиять на чьи-либо убеждения. Я — буква закона. Все, что я сейчас буду говорить, выходит за пределы моих полномочий». И мне, как своему давнему однокашнику, он подал совет. Прежде всего заверил, что комбинат на отличном счету и в Москве, и в Башкирии. «И зачем тебе нужно взваливать на свои плечи новые заботы? — спросил он. — Спокойно сиди в кабинете и получай положенные премиальные. И ты будешь удовлетворен, и рабочие будут довольны, Какой тебе смысл лишать несколько тысяч рабочих возможности получать прогрессивку? А твои проекты, хочешь ты этого или нет, лишат вас премиальных».

— И это все?

— Нет. Еще он напомнил, что мне уже под шестьдесят. «Люди рискуют в начале карьеры, а не в ее конце… Перенатрудишься, сорвешься и полетишь в тартарары. Выбросят и забудут». Вот что соизволил напомнить мне консультант.

— Вы, конечно, за ответом в карман не полезли?

— Конечно…

Помолчали. Шофер ехал осторожно, хотя в это время суток движение на улицах небольшое.

— А какие доводы приводит он против проекта?

— Говорит, что в этой области у нас нет опыта, а у иностранцев есть. Это во-первых. Зачем заново открывать открытое? Это во-вторых. Отсюда вывод: подбросить золотишка голландцам или итальянцам, и цех сам собой построится.

— Ваш ответ?

— Золотишко сбережем, справимся сами.

— Все это хорошо, однако необходимо как следует обосновать. Ведь я обязан доложить секретарю обкома. Сегодня же поставлю его в известность. Выкладывайте свои доводы. Итак…

— Я верю в творческие возможности комбината. Пока нам удавалось успешно решать подобные технические задачи.

— Я это знаю.

— Если уж на то пошло, у нас отличные инженеры. Например, Циолковский.

— Случайно он не родственник тому… отцу русской ракеты?

— Нет. Но свою фамилию оправдывает. Золотая голова. В одном лице и химик, и конструктор, и поэт.

— Даже поэт?

— Без поэзии химия не химия.

— Итак, наш Циолковский.

— Наш Каримов, наш Бикчурин, наш Гохберг…

— И, пожалуй, Сызранкин.

— Разумеется… Во время разговора с Уфой необходимо подчеркнуть: на готовой базе новый цех построим за два года вместо четырех и в два раза дешевле. Проект выполним сами.

— Итак, по рукам?

— По рукам.

Разговор перекинулся на сливочное масло — в магазинах, особенно по вечерам, появились очереди.

— Проблема решится дней через пять, — заверил Юрюзанский.

— А с детскими садами? — вдруг подала голос Майя Владимировна. — Помнится, о них и на активе поднимали вопрос.

— Беда с нашими женщинами, — усмехнулся Седов. — Наш город по рождаемости на первом месте в Российской Федерации. Надо признать, строители не поспевают за жизнью.

Люди в машине прикидывали, можно ли построить пять детских садов за счет внутренних резервов комбината. Да еще выяснилось, что город нуждается в филиале института, что торговым организациям нужен холодильник. И еще много о чем говорили они, пока машина медленно шла по улицам спящего города.

Они довезли нас до самого дома. Когда пришла пора прощаться, Юрюзанский как будто вспомнил и о нас.

— Не понимаю я вашего Амантаева, — неожиданно заявил он.

— Что вас в нем смущает? — спросил Седов, протирая запотевшие стекла очков.

— Вот уже третий раз вызывают его в Уфу на предмет выдвижения. И что ж? Человек не соглашается. Отказался от работы в аппарате совнархоза: не приспособлен, говорит, к неподвижному образу жизни. Не стали настаивать, отпустили с богом. Потом предложили пост заместителя министра. Сказал, что не справится; и убедил, между прочим. Позже намечали его директором завода, и снова конфуз — не дал себя уговорить…

— Что же в этом странного? — горячо заступился за Амантаева Седов. — Его позицию легко объяснить. Выходит, человек отлично знает свое призвание, свои возможности. В этом суть дела. Не хочет уходить от живой работы.

— Позвольте, — возразил Юрюзанский. — Вот мы с вами — в аппарате. Что же, по-вашему, эта работа не живая?

Не отвечая, Седов продолжал:

— Многие охотно принимают предложение о любом продвижении по службе. При этом принято считать, что начальство знает, кого оно продвигает. Уметь отказаться от высокого поста, сознавая, что ты на это не годен, удел честнейших людей!

Всю дорогу я присматривался к своим случайным спутникам и думал: вот с такими стариками жить можно. И дружить с ними стоит. Однако почему я так плохо их знаю?

46

Как только достал два билета на премьеру местного театра, сразу побежал в контору седьмого строительного участка: с пяти до шести у них собрание. А нам с Айбикой и перекусить надо и домой забежать, переодеться. Волей-неволей пришлось пройти в зал, где было полным-полно народу. Поискал глазами, вижу — Айбика. Сидит впереди, во втором ряду. Немедленно сочинил записку, написал, что дело не ждет.

Минутой