— Зато я помню, — встрял Никита. — Славно ты их, брат, кулачищами своими уложил. С одного удара – каждого в полное бесчувствие. А дальше… — продолжал повествование уже он сам, — дальше мы их с Исидором потихоньку назад в дом занесли, а там уж я изыскал способ, чтобы у них развязались языки. Ну а что было потом – ты и сам небось видел… Кстати… — Он обвел взором залу. — Место для меня вполне знакомое: тут меня как раз, помню, в масоны эти самые и посвящали. Сам в этом гробу лежал – такой уж у них порядок анафемский при посвящении. Ну всё! — метнул он взгляд в сторону убитого им графа, из которого уже порядочно крови на пол натекло. — Теперь тебе, дьяволу, никого эдак не посвящать! Удумали – в гроб живого человека!.. — И притопнул ногой по Мюллеру, сгоряча позабыв, что у того кляп во рту: – Говори, боров! В печь нас хотели с Карлушей отправить, так?! Не находишь, что самому тебе там в самый раз место?

Связанный лекарь снова замычал – на сей раз особенно жалобно.

— Ладно, лежи у меня, — смилостивился князь и поставил на него одну ногу. Сидя позади изображения Бафомета, с пылающим взором, с ногой на поверженном враге, он походил на какого-то языческого бога.

— Ну а я – так, пожалуй, пойду, — поднялся из кресла сержант Коростылев. — А то мне нынче с вечера в караул опять становиться.

— Ступай, Исидор, ступай, — кивнул Бурмасов. — Спасибо тебе, родной! Кабы не ты!..

— Да уж что… — махнул рукою сержант. — Как-никак однополчане все-таки…

— Так-то оно так, а все равно теперь я твой должник. Никита Бурмасов добро помнит… Да не забудь прежде караула Мюллершу навестить – уж нынче точно супруг ее вам никак не помешает.

Мюллер слабо всхлипнул и снова притих.

Когда сержант их покинул, Бурмасов сказал:

— Нам тоже пора отсюда выбираться. Теперь надобно новую диспозицию составлять. Пошли. — Он откатил ногой Мюллера и встал.

— А с этим как? — спросил фон Штраубе, кивнув на связанного лекаря.

— А как? — удивился вопросу князь. — Не в печку же его, в самом деле. Пускай себе лежит связанный. Через четыре дня у масонов тут сборище – тогда и найдут. Авось с голода не помрет до той поры – жиру-то вон сколько. Покойнички, правда, тухнуть начнут; ну да ничего, лекари – они к такому делу народ привычный.

Когда покидали с Бурмасовым сей вертеп, сзади неслось жалобное мычание.

. . . . . . . . . . . . . .

В большой квартире на Невском, которую занимал Бурмасов, друзья сперва без лишних разговоров хорошо отужинали жареным поросенком, заказанным в ресторации, — как-никак маковой росинки у обоих во рту не было уже шесть дней – и лишь затем держали совет.

— Так чего он все-таки от тебя хотел? — спросил Никита, имея в виду крючконосого.

— Чтобы я стал их масонским Мессией, — ответил фон Штраубе.

— Вот как? — отозвался князь. — Не больше и не меньше! Я с самого начала полагал, что у него худо с головой. Эдакий вправду отправил бы в печку и не задумался.

— Но за разговором с ним, — продолжал барон, — кое в чем удалось подтвердить наши с тобой догадки.

— Ты, выходит, и в гробу не лежал без дела, — усмехнулся Бурмасов. — Ну и что тебе удалось подтвердить?

— Он сам признал, что три покушения на меня – действительно дело рук масонской ложи, так что одну из трех сил мы с тобой высчитали правильно.

— А я и не сомневался, — сказал князь. — Стало быть, одну силу знаем наверняка. Теперь, когда лишили ее головы, этой силы какое-то время можем не страшиться. Другую силу тоже знаем – офицеры, участвующие в заговоре. От этих уж как-нибудь отобьемся вдвоем. Куда больше меня, признаться, страшит третья сила. Отравленные дрова, ловушки всякие – этому, брат Карлуша, трудно противостоять. И руку свою тянет эта сила, как мы тоже высчитали с тобою, из твоего же Ордена. На сей предмет, скажу тебе, я имею один план. Давай-ка с тобой снова нагрянем к этим братцам орденским… как бишь их? К Жаку и Пьеру.

— Полагаешь, они все-таки причастны? — с большим сомнением спросил фон Штраубе.

— Душой чую, что к чему-нибудь причастны, — сказал Бурмасов. — Правда, к третьей силе – навряд ли, не тот у них, чувствую, заквас; однако ж кто-то выдал заговорщикам твое откровение.

— По-твоему – они?

— Ну не слепец же твой. Касательно комтура, правда, ничего сказать не могу, он для меня terra incognita[54]; но вернее всего, что все-таки они – трутся на всех сборищах, знакомства водят с офицерами. Готов поставить сто против одного, что именно они!

— Так зачем они нам, если об опасности со стороны заговорщиков и без того знаем? — спросил фон Штраубе.

— Не хочешь знать, что за птицы состоят в одном Ордене с тобой?

— С Жаком и Пьером я что так, что эдак знаться не особенно хочу, — сказал барон. — Узнаю, допустим, что они меня предали – и что изменится от того? Кары им я все равно не желаю, а если так, из любопытства…

— Вовсе не из любопытства, — перебил его князь. — Ты, Карлуша, мыслишь совсем не стратегически. Это, вероятно, оттого, что в Ордене своем ты больше все же монах, нежели военный человек.

— И в чем же она, твоя стратегия?

— А вот поехали! По дороге расскажу, чтобы зря время не терять…

— …А стратегия моя – она вот в чем, — объяснял князь, когда они уже ехали на извозчике к дому, где жили орденские братья. — Правило такое стратегическое есть: узреть слабую сторону противника и перво-наперво надавить именно на нее. О той стратегии еще древние римляне знали. Комтура твоего не придавишь, слепца тем более. Кто ж слабая сторона? Они, кто ж еще!.. К той «третьей силе» они, может, и непричастны, да что-то ведь могут случайно знать и о ней. А как мы их прижмем связью с заговорщиками – так они с испугу все выложат, в том числе и про «третью силу», коли хоть краем уха что-нибудь эдакое слышали. Только надо как следует прижать, но то уж моя забота.

Сходя с извозчика, ибо они уже прибыли к месту, Бурмасов сказал:

— Только ты, прошу тебя, не встревай – ты, вижу, в таком деле не большой умелец, все предоставь мне. А уж я нажму! Знатно нажму!..

С этими словами он вошел в дом и, послав к черту выбежавшую навстречу прислугу, сам изо всей силы, так что весь дом задрожал, начал колотить кулаком в дверь чертогов, занимаемых братьями.

Как и в прошлый раз, когда фон Штраубе нагрянул к ним с комтуром, дверь долго не открывалась. Наконец внутренняя задвижка пошевелилась, и тут же, не ожидая, когда откроют, Бурмасов распахнул дверь и вступил в комнату, а фон Штраубе – вслед за ним.

Все обстояло настолько в точности так же, как во время их прихода сюда с графом Литтой, что барону казалось, будто он снова перепорхнул в тот день, — точно так же брат Жак стоял в одном лишь запахнутом халате, так же зарозовелись его щеки при виде вошедших, и початая бутыль «Вдовы Клико» так же одиноко стояла на столе.