носом — я тебя в пол вобью, как гвоздь в трухлявую доску. Сядь на место и не дергайся. Без тебя все правильно сделают.

— Слава, мне бы твое спокойствие! — вздохнул Воронов. — Кстати, почему ты не поехал на задержание?

— Я мужчина видный, фактурный, меня все мазурики в городе знают. Если я появлюсь на вокзале, то тут же пойдет шорох: «Менты! Облава!» Если наш вымогатель связан с преступным миром, он почувствует опасность и к камере хранения подходить не будет.

Долголеев посмотрел на время, прикинул, что Воронов мается без курева уже второй час и должен стать более сговорчивым.

— Ладно, кури! — разрешил оперуполномоченный. — Только форточку открой.

Виктор с удовольствием задымил.

— Скоро сессия, — вкрадчиво продолжил Долголеев. — Ты как? Готов к сдаче экзаменов?

— Всегда готов! Две ночи без сна, и могу любой учебник близко к тексту пересказать.

— Счастливый человек! Я, сколько ни бьюсь, никак не могу эту проклятую философию освоить. В тридцать пять лет наука в голову не лезет. Семья, работа, начальство процент требует — какие тут основы философии! Какой Гегель!

Долголеев отстучал кончиками пальцев мотив популярной среди стиляг песенки и пропел:

— Мы Гегеля и Гете не читаем.

Мы этих чуваков не уважаем.

— Я услышал эту песню, — продолжил он, — когда учился в начальной школе, и тут же запомнил на всю жизнь. Память в те годы была цепкая, а нынче мой поезд ушел, вагоны под окном простучали, а диплома нет. Витя, признайся, Архирейский — твой друг?

— Научный руководитель.

— Так это больше, чем друг! Это почти отец, духовный гуру. Если бы у меня был научный руководитель, я бы с него пылинки сдувал, каждое его слово записывал. Витя, тебе Архирейский не откажет в маленькой услуге. Попроси у него, чтобы меня на экзамене не мучил. Мне тройки по марксистско-ленинской философии за глаза хватит. Витя, Архирейский — классный мужик. Я на его лекциях каждое слово ловлю, но ничего не понимаю. Витя, не смотри в окно! Отвечай: ты мне поможешь разобраться с философией или нет?

Ответить Воронов не успел — в коридоре раздались шаги, послышалась веселая перебранка. Дверь распахнулась. В кабинет влетел Иванов со спортивной сумкой через плечо, за ним — Демидов и двое оперативников.

— Ба, какие люди — и без охраны! — воскликнул Долголеев. — Заходите, товарищ Иванов, располагайтесь как дома.

Он снял пиджак, ослабил узел галстука, подошел к задержанному.

— Я думал, Иванов, ты явишься с младенчиком в руках, а ты деньги принес, — с укоризной сказал Долголеев. — В сумке ведь денежки? Угадал? Тысяча рубликов! Мотоцикл можно купить. Где ребенок? Куда ты его спрятал?

— Я никогда не видел ребенка. У нас его нет.

Долголеев без замаха врезал вымогателю в солнечное сплетение. Иванову показалось, что у него внутри разорвалась граната, кишки выпали наружу, а вся имеющаяся в теле кровь ворвалась в черепную коробку и разорвала сосуды мозга. На мгновение он потерял сознание, а когда пришел в себя, плавно опустился на пол.

«Останусь стоять, — подумал вымогатель, — этот здоровяк меня здоровья лишит. Буду на полу валяться — живым отсюда выберусь. Не будут же они меня ногами бить! Они же не фашисты, а милиционеры. Советские милиционеры, друзья молодежи».

— Так дело не пойдет! — скривился Долголеев. — Что ты из себя мешок картошки изображаешь? Вставай, поговорим как мужчина с мужчиной.

— Подожди! — остановил экзекуцию Демидов. — Иванов, где ребенок? Не усугубляй своего положения. Если с младенцем что-то случится, вся вина падет на тебя.

— Я же ничего не скрываю, — не вставая с пола, простонал вымогатель. — Ребенка у нас никогда не было. Мы просто хотели подзаработать на этом похищении.

— Рассказывай! — приказал Демидов. — Но учти: если ты врешь и ребенок сейчас находится в опасности, то…

— Да не было у нас никогда никакого ребенка! — в отчаянии воскликнул Иванов. — Первого января поздно вечером пришел Салех и сообщил, что у какой-то его землячки украли младенца. «Давай, — говорит, — на этом деле заработаем. Прикинемся, что ребенка похитили мы, а когда получим выкуп, то скинем карты, и все будет шито-крыто». Я согласился. Отчего бы на ровном месте деньжат не заработать? Салех продиктовал записку, я отнес ее и воткнул в дверь. Потом мы написали вторую записку. Сегодня я пошел за выкупом. Остальное вы знаете.

— Давай уточним некоторые детали, — предложил Демидов. — Что Салех рассказал про похищение?

— Одна студентка-якутка родила от тувинца. Этот парень не захотел признавать отцовство и бросил ее одну, а ей некуда податься. Ее родня не примет ребенка, потому что он от тувинца, а тувинцы не захотят с ним родниться, так как у него мать — якутка. Я в эти премудрости сильно не вдавался, мне на них искренне наплевать. Кто от кого родил и почему от младенца все шарахаются, словно он прокаженный, — это не мое дело. Потом ребенка украли. Утром пришел мужик, усыпил обеих якуток и унес младенца с собой.

— Странно, — изобразил недоверие Демидов. — Вначале была одна девушка, теперь их стало две? У каждой по ребенку и все дети от тувинцев?

— Да нет же, конечно! Ребенок был один, а якуток две. Одна родила, вторая с ней жила за компанию, ухаживать за новорожденным помогала. Мужик их обеих усыпил хлороформом и украл младенца. Салех говорил, что ребенка похитили под заказ. Мужик с хлороформом не для себя младенца украл, а для какой-нибудь бездетной пары из Якутии или Тувы. Сейчас ребенок должен быть в безопасности.

— Из тысячи рублей выкупа тебе сколько причиталось?

— Двести.

— Немного, — усомнился Демидов.

— Так делов-то было! Две записки в дверь воткнул и за деньгами на вокзал съездил. Всю эту историю Салех замутил, ему и отвечать. Я ни якуток, ни ребенка не видел, с меня какой спрос?

— Что Салех говорил по поводу шарфа, кольца и всего остального?

— Шизики какие-то! Салех предположил, что шотландский шарф и все остальное — это древний оберег от сглаза. Новые родители от злых сил хотят защититься, чтобы духи подземного мира их за похищение младенца не наказали. Я могу встать, а то от двери дует?

Иванова усадили за стол. Под диктовку Демидова он написал текст последней записки. Почерк совпал. Послание с требованием выкупа написал Иванов.

— Слава, — обратился оперуполномоченный к Долголееву, — отведи его к дежурному следователю. Пускай допросит и дело о вымогательстве возбудит.

— Я хочу явку с повинной написать, — оживился Иванов. — Я посредник, письмоносец. Деньги за ребенка Салех вымогал.

— Расскажешь все это следователю, нам ты пока не нужен.

Один из оперов поставил на стол перед Вороновым