Достаточно было убить одного посла, чтобы спровоцировать войну, а что говорить о 100, а то и о 450, или сколько их было там. Когда Чингис получил сообщение о происшедшем, как описывает Джувайни, он был вне себя от ярости, пламя гнева заставило воду политься из глаз, и потушить его могла только кровь. Он пошел «один на вершину горы» — я думаю, мы можем принять, что если он поступил именно так, то это должна была быть Буркан Халдун, — обнажил голову, обратил лицо к земле и три дня и ночи возносил молитву, говоря: «Нет вины моей в этой беде, надели меня силами свершить мою месть».

Так начался новый этап в возвышении Чингиса. До этого момента его вели традиции. Наследием любого монгольско го правителя был наказ захватить Китай, и для этого главным условием было единство племен, это, в свою очередь, оправдывало преследование вождя-соперника, даже если далеко за пределами монгольских владений, в данном случае в Кара-Китае, а это, как понял бы любой хороший стратег, затрагивало бы и Си Ся. Но разве найдешь вождя кочевников, всегда привязанного к своему кочевью, который охотно отправится за тридевять земель подавлять чью-то империю, не говоря уже о том, что эта империя господствует во всей Внутренней Азии. Однако в представлении Чингиса у него не было иного выбора. Его не только унизили, ему не только открыто бросили вызов, этого мало, так как если он не ответит на угрозу, то почти наверняка сам падет жертвой амбициозного шаха, который не прочь прибрать к рукам богатые китайские земли. Как написано в «Тайной истории», у него ни на миг не возникало сомнений, что следует сделать: «Давайте направим наших коней против исламского народа, чтобы отомстить!»

По-видимому, решение, принятое Чингисом, вызвало в его семье обсуждение вопроса о преемнике. Вопрос поста вила Юсуй, одна из его жен, которых у него теперь было не сколько. «Тайная история» вкладывает ей в уста следующие слова:

Чингис понимал, о чем идет речь, потому что по традиции его наследник станет старшим в клане, пока будет в состоянии отстаивать свое право, хотя он, может быть, должен быть лучше других подготовлен к тому, чтобы взять на себя правление, и, возможно, необязательно это будет один из сыновей вождя. Однако теперь наследнику представляло управлять кое-чем побольше клана, и все его сыновья, каждый по-своему, опытные военачальники. Правила будут изменены. Должен править один из его сыновей. Но который? Чингис изложил проблему открыто перед всеми четырьмя. Трон, по правилам, должен был бы достаться Джочи, старшему, но отцом Джочи мог сделаться меркит, когда его мать была в плену. Разгорелась перебранка, подробно описанная в «Тайной истории».

Джагатай, второй сын, крикнул: «Ты хочешь сказать, что нами будет управлять меркитский ублюдок?»

Джочи схватил брата за грудки: «Наш отец, хан, никогда не говорил, что я какой-то другой. Как смеешь ты? Думаешь, ты умнее меня? Только вспыльчивей!»

Два военачальника, Борчу и Мукали, разняли их, а окончательно разрядил атмосферу шаман Кокочос, напомнив, какие опасности преодолел Чингис, чтобы основать единую на цию — когда не оставалось пить ничего, кроме слюны, хан все равно не сдавался и продолжал борьбу, пока от пота с бровей не промокали ноги. А ваша мать? Она ради вас ходила голодной и вытащила вас за шею, чтобы были не хуже других.

Джагатай принял упрек. Хорошо, он будет работать с Джочи, сказал он, и предложил в качестве компромисса третьего сына, Угедэя: «Угедэй милосердный, пусть получит титул». Чингис еще больше утишил страсти. Он сказал, что первым двум братьям нет нужды работать вместе — Мать-Земля большая, и у нее много рек, каждый получит свою часть во владение. Из Тули, самого младшего, вышел бы хороший хан, он храбро проявил себя в китайском походе, но жена у него кераимская княжна, несторианская христианка, женщина с большими амбициями и большого ума. Что, если под ее влиянием наследники Чингиса перестанут уважать свои собственные традиции? (Он как в воду глядел. Княжна, Соргагатани, проявит себя самой деятельной для своих лет женщиной, это ее сыновья в конечном итоге разделят между собой имперское наследство.)

Что должен был сказать Угедэй? Он знал, что ему просто улыбнулось счастье. Способный и щедрый — да, но что касается «милосердия» — вернее было бы сказать «недостаточно жестокий». К тому же он горький пьяница. В его неуверенном ответе он проявился как нельзя ясно, со всеми своими сильными сторонами и слабостями. Ну что же, он будет стараться, но за своих потомков ручаться не может. Не очень впечатляющая речь, но и этого было достаточно. Наследник выбран, клан и нация по-прежнему едины.

И для похода на запад был заложен фундамент.

Взяв на себя личное руководство кампанией, требовавшей тщательного планирования, Чингис искал себе помощников. Помощников особенно в сфере, с которой монгольский вождь никогда прежде не имел дела, — в сфере управления завоеванными территориями. Нужно полагать, что Чингис не мог не заметить, что глупо дважды, а то и трижды завоевывать уже завоеванное, как случилось в Китае, где по нескольку раз приходилось осаждать и брать одни и те же города. Среди монгольских князей было несколько человек, имевших хотя бы зачаточные представления о том, что такое управление, так как они выучили принятое несколько лет назад уйгурское письмо. Но не было настоящего чиновничества. Оно понадобится, если Чингис не хочет повторить ошибки китайских войн.

Возможно, именно в этот момент он или кто-то из приближенных вспомнил одного пленного, взятого три года на зад в Бейджине, где его сводный брат Шиги составил опись имперских сокровищ и переписал знатных пленников. Среди цзиньских чиновников выделялся один — выделялся и в буквальном смысле слова — он был очень высоким молодым человеком (ростом 8 чу, примерно два метра), 25 лет, с бородой до пояса и прекрасным звучным голосом. Он был киданем, одним из тех, кто, будучи подданными Ляо, одно время правили северо-восточным Китаем и были смещены Цзинь. Его звали Чу Цзай, он принадлежал к семье Янь Люй, одной из самых видных в империи Ляо и уходивших корнями на двести лет назад ко времени основателя династии Ляо. Если уточнять, то его отец был приемным сыном, но Чу Цзай считал себя до кончиков ногтей Янь Люем. Его отец служил императорам Цзинь, сначала переводчиком — он говорил на китайском, киданьском и юрченском, — а потом и важным чиновником, разбогател и стал влиятельной фигурой. Чу Цзай родился в семье, открывавшей ему самые радужные перспективы, показывал блестящие успехи в учебе, был по этом и администратором, знатоком буддийской литературы. Когда в страну вторгся Чингис, он служил вице-префектом провинции. Его отозвали в столицу, и он служил в ней всю осаду. Пережив страшное разграбление города, он укрепился в убеждении, что истине и добродетели лучше всего служить, соединив доктрины трех мудрецов — Конфуция, Будды и Лао-цзы, основателя даоизма. Теперь его призывает к себе Чингис, которому нужен человек для организации и управления имперской бюрократией. Это была большая честь, и Чу Цзай должен был проявить все свое смирение в благодарность за освобождение от прежних господ.