«Кто меня похоронит?» — подумала она.

Она вспомнила труп еще молодой женщины, практическое пособие для студентов. Они звали ее Наденька, Надежда. Они болтали ни о чем и ели пирожки рядом с ее растерзанным телом, несмотря на формалин — запах смерти лишних людей.

* * *

В свой день рождения Никита позвонил ей сам.

— Привет! — крикнул счастливый ребенок.

— С днем рождения, китенок!

— Я не китенок, а Никита!

— Хорошо. Никита.

— Знаешь, что подарил мне папа? Горный велосипед!

У Лавровой отнялся язык.

— Ты ко мне не приезжай на день рождения. Придут только дети, тебе будет неинтересно, — сказал не ведающий жалости маленький мальчик. — Ладно?

Лаврова кивнула, она не могла говорить, ее душили слезы. Никита подул в трубку и отключился. Лаврова подошла к окну и стала смотреть в никуда. У нее не было ни единой мысли. Ее взгляд упал на новенький, абсолютно ненужный горный велосипед. Она взяла его в руки, пинком раскрыла балконную дверь и швырнула бесполезный подарок через перила вниз. Скелет горного велосипеда рассыпался на хромированные блестящие кости.

— Вот и все, — решила она. — Я сама отпраздную день рождения.

Она надела свое единственное выходное черное платье. Торжественный и траурный наряд. Самый подходящий для ее случая. Порылась в шкатулке с украшениями. Среди них не было ничего ценного. Она нашла самое дорогое — грузинскую серебряную сережку с черным ониксом — и надела цепочку на шею. Подошла к зеркалу и посмотрела на себя.

У нее были глаза древней старухи, старше всего мира, старше вселенной. Лаврова закрыла их солнцезащитными очками и вышла из дома.

— Может, не будем обрезать такие роскошные волосы? — спросила ее парикмахер.

— Будем, — безучастно ответила Лаврова — Мне все равно.

Парикмахер вздохнула и стала резать ее длинные локоны. Живые змейки волос стекали по телу вниз, как блестящие струи дождя. Они падали на заплеванный, исхоженный, грязный пол, сворачивались клубочками и тут же умирали. Лаврова наблюдала за их жизнью и смертью отстраненно и бесстрастно, как ученый. Их не было жаль, они умирали молча.

Ей уложили волосы шапочкой.

— Где сделаем пробор? — спросила парикмахер.

— Не надо, — сказала Лаврова.

Ей необходимо было утаить свои старые глаза под вуалью. Пышная челка закрывала лоб и прятала глаза.

— Я оставила один длинный локон сзади. Он спускается по спине, закручиваясь внизу. Это так красиво, — парикмахер снова вздохнула. — Так жаль ваши волосы.

— Не жаль, — оборвала ее Лаврова.

— Заберете их?

— Нет.

Лаврова пришла в дорогой ресторан. У нее почти не осталось денег, потому она заказала любимый слоеный торт со взбитым творогом и «Советское шампанское».

В зале отмечали корпоративную вечеринку. Счастливые, беззаботные люди шумно праздновали торжество, но почему-то их лица оказались скрыты масками комедии дель арте. Среди них был глупый, жадный Панталоне, похотливо тянущий руки к хохотушке Коломбине, влюбленной в хамоватого весельчака Арлекина. Арлекин, строящий гримасы и сыплющий шутки, чтобы расшевелить Пульчинеллу. Несчастный, ревнивый Пьеро, с тоской и завистью наблюдающий за своим удачливым соперником. Хитрый и расчетливый Бригелла, прячущий кошелек подальше. Тарталья, обходящий после каждого тоста стол, чтобы чокнуться с каждым. Доктор с огромным клювом на месте носа, надоедающий всем бородатыми анекдотами. А во главе стола записной тамада — враль и фанфарон Капитан.

Лаврова не завидовала им, ей было их жаль. Радость — непрочное чувство. Оно быстро разрушается от любого внезапного удара или исчезает незаметно, словно исподволь, когда ты еще не готов к потере. Жизнь Лаврову опять обманула. Как оказалось, Лаврова к этому еще не привыкла.

Она пила шампанское, глядя на красное сердечко маленького мальчика. Солнцезащитные очки скрывали ее глаза, чтобы не было видно слез. На нее все смотрели: мужчины, женщины, — но никто не подходил. Воздух вокруг нее был отравлен горечью и одиночеством. Это страшно для счастливых людей. Можно заразиться.

Она расплатилась и вышла. Ее догнала Коломбина.

— Здесь все говорят о вас. Кто ваш стилист?

— У меня нет стилиста, — равнодушно ответила Лаврова.

— Где вы делали стрижку?

— В третьеразрядной парикмахерской. Задешево.

Она повернулась и вышла. Коломбина смотрела ей вслед.

Лаврова приехала домой. В кошельке остались две монетки на проезд.

«Не страшно. Завтра займу у Ильиничны», — подумала она.

Она отрезала локон и, не глядя, бросила его в мусорное ведро. Он не был нужен ни ей, ни кому другому.

* * *

На следующий день Лаврова пошла в контору по продаже недвижимости. Ей больше нечего было делать в этом городе. Через три дня к ней пришли мужчина и женщина.

— Какая прекрасная птица! — воскликнула женщина, указывая на хрупкую картину Кости. — Продайте за любые деньги. Прошу вас!

— Она не продается.

Мужчина и женщина ушли, не сойдясь с Лавровой в цене за квартиру. Лаврова сочла это добрым знаком.

«Значит, не все еще кончено, — решила она. — Красота ко мне обязательно вернется».

Она села на кровать, обхватила колени и стала ждать.

* * *

Через месяц ей позвонил Минотавр.

— Мы с Никитой завтра рано утром уезжаем на Корфу. На три недели. Приходи попрощаться.

— Хорошо, — ответила уставшая ждать Лаврова.

Ей было страшно ехать к ним, потому что слово «попрощаться» звучало неумолимо и безнадежно. Но ей отчаянно хотелось поехать, чтобы увидеть свою ускользающую красоту.

Зайдя к ним в дом, Лаврова обняла Никиту. Он так вкусно пах. Так могут пахнуть только родные.

— Как я соскучилась, — шепнула она.

— Я тоже, — ответил счастливый ребенок. — Расскажи мне какую-нибудь историю, — попросил он, взяв ее за руку.

Лаврова смотрела на его глаза цвета моря в Кринице. В их прозрачной голубизне плескались веселые золотые рыбки. У Никиты глаза были точь-в-точь как у ее мужа. Она глядела на мальчика и не могла наглядеться. От счастья у нее не было слов.

— Ладно. Как придумаешь, расскажешь. А я пока пойду к папе.

И он ушел к отцу в соседнюю комнату. Она слышала его голос и улыбалась. Наконец она снова счастлива. Пусть ненадолго, хотя бы до завтра.

Кто-то позвонил. Из комнаты донесся глуховатый голос Минотавра. Его перебил звонкий детский голос.

— Кто звонит?

— Снежана.