Где-то снова начал звонить колокол, рассекая прозрачную тишину. Анчо оглянулся и забеспокоился.

— Это нас созывают на обед, — пояснил Эйкэн.

— Еще только минуточку, — попросил Акитада. — Скажи, а не довелось ли тебе в тот вечер обслуживать еще одного постояльца, который мог приехать позже? Лет эдак за пятьдесят, седовласый и худой.

— Нет, господин. Больше никаких гостей в тот вечер не прибывало. И я вообще не припомню никого, кто бы подходил под ваше описание.

Итак, Нагаока, судя по всему, не следовал по пятам за женой и братом.

— Тогда скажи мне еще вот что. Не интересовался ли кто-нибудь из других гостей дамой, которую нашли мертвой?

Анчо покачал головой:

— Насколько мне известно, нет, господин.

— Тогда все. Спасибо тебе. Ты молодец, что заставил себя снова вспомнить такие неприятные вещи.

Анчо торопливо раскланялся и убежал. Эйкэн остался. Стоя у Акитады за спиной, он наблюдал, как тот закрывал дверь, и проследил, чтобы та не захлопнулась на задвижку.

— Запирать не нужно, господин, — сказал он.

Акитада пристально изучал дверь, потом чуть сильнее прежнего потянул ее. Задвижка с громким щелчком подпрыгнула и опустилась, и дверь оказалась заперта.

— Ого! Да она запирается снаружи! — воскликнул изумленный Акитада. — Теперь понятно, зачем Анчо и другому дежурному нужны запасные ключи и почему Анчо отпирал дверь ключом после того, как постучался. Он-то думал, комната пустая, и, дернув дверь, сам случайно захлопнул ее.

— Ну конечно. Люди иногда задвигают двери так сильно, что те сами запираются.

— Но тогда получается совсем другое дело, — сказал Акитада. — Войти в запертую комнату без ключа никто не может, зато очень просто запереть ее, когда выйдешь. Благодаря вам мы теперь знаем, что кто-то другой, а не Кодзиро мог убить госпожу Нагаока.

У Эйкэна был недоуменный вид. Помолчав немного, он сказал:

— Что-то я не совсем понял. Позвольте полюбопытствовать, господин, уж не подозреваете ли вы кого-то из нас?

— Вовсе не обязательно. Это мог быть любой, кто находился в ночь убийства в монастыре. Что ни говори, а в ту ночь здесь было много посторонних. Ну да ладно, идите, а то пропустите обед, а мне пора продолжать путь. Я глубоко благодарен вам за вашу любезность и за столь неоценимую помощь.

Эйкэн повеселел.

— Нет-нет, у меня есть время. Кто-нибудь да принесет мне еду прямо в сторожку. А вы еще вернетесь?

— Может быть. Но как бы там ни обернулось, я обязательно дам вам знать, чем все кончилось.

Они расстались друзьями. Акитада снова взобрался в седло и поскакал по горной тропе, гадая, удастся ли нагнать упущенное время.

Впрочем, не такое уж упущенное — ведь теперь он по крайней мере обладал достаточными сведениями, чтобы вновь завести разговор с Кобэ. Но было в этом деле и много неясных моментов, и не последнее место среди них занимала подозрительная фигура Ноами. Человек этот, казалось, был вездесущ — вечно зловеще маячил где-то на заднем плане.

Так постепенно, мысленно перебирая события последних недель, Акитада снова впал в уныние. Он ни на крупицу не приблизился к раскрытию убийства жены Нагаоки, дома в непримиримой злобе умирала матушка, одна из сестер, затравленная и глубоко несчастная, пребывала в отчаянии, а другая оказалась замужем за человеком, на которого пало чудовищное подозрение в краже имперских сокровищ, и сам он еще так и не удосужился явиться с докладом ко двору. И что самое ужасное — ему до сих пор пока так и не удалось разрешить хотя бы одну из этих проблем.

В таком настроении он пребывал, пока наконец не выехал на открытую местность, откуда открывался вид на долину и широкий тракт внизу. У дощатой хижины, где он останавливался ранее, он заметил скопление повозок, лошадей и людей. Это какие-то путники решили сделать остановку на пути в столицу.

Акитада напряг зрение и посчитал. Ну да, конечно! Две повозки, запряженные быками, и еще сколько-то лошадей, примерно пятнадцать. И даже издалека он разглядел прямо внутри хижины женскую фигурку в синем кимоно, а потом и мужчину с малышом на спине. Ну наконец-то! Приехали!

Не сдержав радостного крика, Акитада хлестнул лошадь и пустился галопом вниз по тропе навстречу своей семье.

Прием, оказанный им дома, был менее чем скромным. Конечно, Сабуро заулыбался во весь рот, как только увидел любимую госпожу, и Ёсико выбежала им навстречу, оправляя на себе платье и на ходу приглаживая растрепанные волосы. Но остальные домочадцы — все до одного новенькие слуги — лишь с любопытством взирали на лошадей, повозки и незнакомых им людей, заполонивших двор. Тяжкий недуг престарелой госпожи Сугавара, приковавший ее к смертному одру, и монотонные распевы монахов окутывали радость приезда мрачной пеленой. В доме, где поселились хворь и скорбь, не было места ликованию.

Тамако и Ёри после столь долгого путешествия выглядели просто прекрасно — окрепли и загорели на солнышке. Нездоровая бледность Ёсико рядом с ними теперь еще больше бросалась в глаза.

Тамако знала о болезни матушки от Акитады, но сейчас поинтересовалась у Ёсико подробностями. Обе женщины и Ёри, которого держала на руках Ёсико, направились в покои госпожи Сугавара. Акитада угрюмо плелся за ними. Он испытывал настоятельную потребность как-то предотвратить эту встречу, чтобы оградить самых дорогих ему людей от губительного яда, источаемого матушкиным больным сознанием. Но Тамако поспешила напомнить ему о своем дочернем долге, ибо как невестке ей полагалось отдать дань уважения свекрови и представить той своего сына. Поэтому он уныло следовал теперь за ними и остался ждать среди монахов за дверью, когда обе женщины скрылись за ней.

Ждать пришлось долго, и все это время, устремив рассеянный взгляд на шесть бритых голов, он провел в мрачных раздумьях — о горном монастыре, об убийстве, о художнике Ноами, в прошлом тоже монахе, об адской картине и, наконец, о подарке, припасенном им для Тамако. Последняя мысль согрела и ободрила его — портрет малыша со щенками напомнил ему о том, что скоро они с женой останутся наедине. Тогда они наконец смогут поговорить о себе и о будущем, смогут прикоснуться друг к другу руками, а потом, быть может, и заняться любовью.

Когда Тамако вышла из матушкиных покоев, на лице ее было запечатлено глубокое горе. Ее удивило, что муж так радостно улыбается, простирая к ней навстречу руки.

— Ну наконец-то! — воскликнул он. — Пойдем же скорее ко мне! Знаешь, как я по тебе скучал!

Один из монахов буквально поперхнулся словами молитвы, отчего дружный распев сбился, и в коридоре повисла тишина. Шесть пар укоризненных глаз устремились на Акитаду. Потом самый старший из них, сидевший ближе к двери, прочистил горло и поднял руку. По его сигналу остальные дружно подхватили и вновь затянули свою монотонную песнь.