от меня настолько большого уважения как вы, — соврал и ни капли не покраснел.

— Плут, — погрозила она мне пальцем, — мне нравится. Ты песню написал?

— Какую? — спросила со мной одновременно и мама.

— Мозгами пошевели Емеля, мать твою за ногу. Помнишь наш спор? Я старая, и то помню, а ты башка твоя дырявая, ничего кроме воды удержать в себе не можешь, — стала нести полную околесицу она, видно алкоголь делает тётю общительней, чем обычно.

— А. Вы про спор. Нет, ничего не написал. Не было времени.

— Садись сегодня ночью, и пиши. Я свою красавицу замуж за твоего бездаря отдавать не намерена. Этот, — кивнула она на меня пренебрежительно, — хоть славу сыскал. А Егор выше гор, нихрена! И не надо мне говорить: он бизнесмен, бла-бла-бла! Все бизнесмены дебилы помешанные на бабках.

— Артисты тоже не славятся верностью, — не стал я нахваливать себя.

— Помалкивай. — Было приказано мне. — Надюш ты не обижайся, но твой второй щенок явно с двойным дном. Я чую в нём опасность.

— Мне надоело слушать твой бред Диана, угомонись, — стукнула по столу мать, — не нравится мой Егор, так и не тебе с ним жить. Саша от него без ума, этим всё сказано.

Я откинулся на спинку лавочки. Выпить бы ещё пару стаканчиков, и тогда я смог бы объяснить матери, что при мне лучше не хвалить союз этих двух людей. Отстойно признаваться, но единственная кто на моей стороне противная тётя Диана.

— Ты права, жить не мне. Зато высушивать нытьё дочери, о том какой он ублюдок, придётся именно мне! — психанула леди.

Я зачем-то похлопал ей.

— Ты чего? — разозлилась мать.

— Она права, — принял и я сторону тёти, — я бы и сам не был бы рад. Признайся Егор замкнутый и грубый. Саша ведь ещё не сталкивалась?..

— Замочки Ефим! — заткнула мне рот мама.

— С чем? — заинтересовалась тётя.

— Да так, — мы встретились глазами с родительницей, и я понял, чтобы не нарушить наше общение, мне стоит не раскрывать рот.

Так и замялась довольно важная тема, из-за которой в своё время я предупреждал Сашу не водиться с братом. Но об этом позже.

— Фим это что гитара? — заметила с краю от беседки музыкальный инструмент сестра, — а сыграй что-нибудь. Я никогда не слышала твоё пение в живую.

— А надо было на концерт в Москву приехать, услышала бы, — припомнил я ей свою обиду. Аделина сначала обещала приехать, потом передумала, меня задело её непостоянство. Терпеть такое не могу. Уважаю людей, которые изначально знают, чего хотят.

— Ой, ладно тебе Емеля, на обиженных воду возят, — "предала" наше короткое союзничество леди Ди, — давай расчехляй свою балалайку и повой нам на луну. Произведи на меня впечатление Ален Делон.

— Оберон, — поправил её я, — до Ален Делона мне как вам до приятного общения.

— Вот сучонок, — усмехнулась она, впрочем, беззлобно.

Я наигранно поклонился.

— Артист мать вашу, — покачала она головой.

— А мне приходилось слышать чудесное пение Ефима, — припомнил дядя наше давнишнее общение в гараже. Было круто. Было кому открыться, и я благодарен этому человеку, если бы не он, смог бы я стать артистом? Сомневаюсь.

— Спой сынок, — потеплел тон мамы в отношении ко мне.

— Только давай без своей попсы сценической, — попросила язвительно тётка.

— Откуда вам знать, что я исполню не одну из своих песен, если вы послушали лишь первые тридцать секунд "сломленных"?

— От верблюда, меньше слов, больше действий, — огрызнулась женщина. Кажется, я поймал её на лжи. Уверен, тётка обожает, мои композиции и врёт всем, что Емеля ей не к душе.

— Что же, приступим, — взял я гитару и провёл пальцами по струнам. Звук всё такой же чистый, как и пять лет назад.

— Только на русском балаболь, я не понимаю вашего забугорного, — предупредила заранее мама Саши.

— Посмотрим, что смогу подобрать, — припомнил я одну из песен, написанных после отъезда в штаты. Тогда я был немного потерян, и зол. — Только потом не жалуйтесь, что много жестокости в словах.

— Ты сначала спой, а там поглядим.

Касания пальцами струн, и гитара стала издавать мелодичные звуки. Сначала они успокаивали, но по мере резких прикосновений стали тревожными. Я заметил как внимательно люди собравшиеся, чтобы отметить моё возвращение, наблюдали за моим лицом и пальцами. Аделина посматривала с волнением, она словно чувствовала, что переживаю я, пока наигрываю мелодию. Мама особо сильно не прониклась, но упорно делала вид, что понимает происходящее в моей душе. Дядя прикрыл глаза и покачивался в такт. Леди Ди же пристально не сводила голубых глазищ, словно пыталась уличить меня в наигранности и лжи. Может частично она и была права.

Муки совести изувечили душу,

Раскрой шире глаза, смотри и слушай!

Ты пожалеешь о том, что натворила,

Порвала меня в клочья, сломала, убила.

Закрыла глаза, открой их немедленно,

Пока прошу, жизнь в руках я ношу.

Провалившись в ноты, звуки и текст, я совсем позабыл о своих зрителях. Так случалось постоянно. Именно поэтому я почти никогда не волновался перед выходом на сцену, знал, что случится, и смысла напрягаться лишний раз не видел.

От влечения, теряю рассудок,

Разные люди, тени… Ублюдок!

Слушать меня, ты не хочешь, я понял.

Как обычно в моей голове,

Возникает твой жалкий поганый портрет.

Сломай ещё раз меня и пусть наступит твой happy end!

Перед глазами застыла картинка прошлого. И пока я пел, отдавая всего себя, мне хотелось прогнать её, заставить оставить меня. Немного сфальшивил, но моя маленькая аудитория не заметила ошибки, даже придирчивая тётка смотрела на гитару как на фокусника, за которым хочется наблюдать и разгадать секрет. Но пока она видимо не догоняла.

Муки совести рвут на части,

Но ты предала меня, я не причастен.

Я выбрал твоё наказание,

Оно ждало тебя как призвание.

Я оторву твои крылья, как ты сломала их мне,

Я сожгу их в жарком адском огне.

В своём любимом отрывке я включил всю свою харизму как делал это на сцене ради фанатов. Строки лились потоком как бурная река, как огромный водопад, сносящий ветки и камни на пути.

Вцепившись в горло руками,

Я разорвал его как оригами.

Мучатся, смысл потерян,

Ты мертва, а я жив, теперь сам растерян.

Сижу рядом с тобой, просил ведь слушать,

Глупая, глупая туша.

Последний аккорд. Пока все заворожённо наблюдали за мной, я поднял глаза раньше положенного. Пока текст лился из моих уст, во двор дома Могилевских вошли двое. Ради них последние четыре строчки, я исполнил жестче, чем положено.

— Ёшки-матрёшки, а я думала ты только сопли всякие