католические церкви. Но русские уполномоченные такие обязательства отклонили. Тем не менее польские комиссары были довольны заключенным миром; подписание его праздновали угощением русских послов, и память о нем с именами двух государей предлагали увековечить насыпкой двух курганов и постановкой на них двух памятных столбов с надписями польской и русской. На сие предложение Шереметев отвечал, что «в Московском государстве таких обычаев не повелось» и что все это дело, совершившееся волею Божией и повелением великих государей, «написано будет в посольских книгах».

Нельзя сказать, чтобы русские уполномоченные достигли всего, чего могли достигнуть Поляновским договором. Владислав сам находился тогда в затруднительном положении и нуждался в скорейшем заключении мира с Москвой. С юга турецкий султан двигался к пределам Польши; на севере истекал срок перемирия со Швецией; войско роптало на неуплату жалованья; неудача под Белой значительно ослабила впечатления смоленского торжества. Покончив с Шеиным, который столь долгое время камнем лежал на всех военных операциях, Москва могла теперь свободнее распоряжаться своими силами для продолжения войны. Но с другой стороны, преобладающим стремлением здесь была жажда мира и отдыха после такого страшного напряжения и таких неслыханных потерь. К довершению бедствий, в апреле месяце, то есть во время самых переговоров, столицу вновь опустошил огромный пожар: выгорела половина Китай-города, значительная часть Белого и Земляного со многими церквами. Уныние, произведенное этим опустошением, еще более побуждало правительство к уступкам ради скорейшего прекращения войны. Со своей стороны Михаил Федорович был очень доволен тем, что Речь Посполитая наконец признала его московским царем и, следовательно, династия его упрочивалась. А потому русских уполномоченных по возвращении в столицу ожидал самый благосклонный прием. В 57 верстах от нее, в селе Кубенском, их встретил стольник Бутурлин, сказывал им милостивое государево слово и спрашивал их о здоровье. 5 июня государь их чествовал обедом у себя в Столовой палате. Перед обедом князь Львов из окольничих был пожалован в бояре, а Проестев в думные дворяне. После обеда посольским дьяком Грамотиным за службу и радение объявлены были царские награды: Ф. И. Шереметеву пожалованы атласная шуба на соболях, кубок, денежной придачи к прежнему окладу 100 рублей, да из черных волостей вотчина с крестьянами в 1000 четей; князю Львову шуба, кубок, 80 рублей к окладу и вотчина в 800 четей; Проестеву шуба, кубок, 50 рублей к денежному окладу и 100 четвертей к поместному. В соответственном размере награждены и дьяки Нечаев и Василий Прокофьев. Князь Федор Федорович Волконский-Меринов за оборону Белой был из стольников пожалован в окольничие — награда сравнительно скромная. Впрочем, кроме того, ему увеличили оклад и прибавили 700 четвертей в вотчину, а еще пожалованы шуба атласная и кубок.

Во время Поляновских переговоров решилась и участь пресловутого воеводы боярина Шеина.

3 марта воротились в Москву Горихвостов и Пятый Спиридонов и донесли государю о перемирии, заключенном Шеиным, и об унижении русской рати, свидетелями которого они были сами. На следующий день некто Глебов был отправлен на встречу этой рати; причем он должен был объявить ратным людям, русским и немецким, что «их служба, радение, и нужда, и крепкостоятельство государю и всему Московскому государству ведомы», а у Шеина с товарищами взять списки всех условий перемирия, всего снаряду и оружия, отданного королю, и всех оставшихся ратных людей, и эти списки тотчас привезти государю. То было первым предвестием кары, ожидавшей воеводу, и не могло не смутить его; хотя перед выступлением в обратный поход он бодрился и говорил, что много голов падет прежде, чем доберутся до его собственной. Когда он прибыл в Москву, там для допроса его с товарищами уже была назначена особая комиссия, которую составили: князь Иван Иванович Шуйский, князь Андрей Васильевич Хилков, окольничий Василий Иванович Стрешнев, дьяки Бормосов и Дмитрий Прокофьев. Как эта комиссия допрашивала «взятых за приставы» (т. е. арестованных) воевод и что они показали в своих расспросных речах, а также что показали на них многие ратные люди, о том подлинных актов пока не найдено. Имеем перед собой только конец розыска и судебный приговор. Впрочем, все поведение главных воевод теперь, благодаря Разрядному архиву, настолько выяснилось, что их собственные показания не могли бы изменить сущности дела в глазах историка.

18 апреля, выслушав это дело, «государь указал, а бояре приговорили»: Михаила Шеина да Артемья Измайлова с его сыном Василием «за их воровство и за измену казнить смертию, а поместья их и вотчины, и дворы московские, и животы взять на государя»; сына Михайлова Ивана Шеина с матерью, сестрой, женой и детьми сослать в Понизовые города; князей Прозоровского и Белосельского сослать в Сибирь, а их жен и детей разослать по городам, отобрать на государя их поместья, вотчины и животы (т. е. движимое имущество); сына Артемьева, Семена Измайлова, бить кнутом и сослать с женой и детьми в Сибирь; такому же наказанию подвергнуть Бакина и Ананьина; Сухотина и Озерецкого (комиссаров при переговорах с поляками) посадить в тюрьму до указу, а состоявших при войске дьяков Дурова и Карпова «от приставов освободить».

28 апреля бояре вместе с означенной комиссией собрались у Приказа сыскных дел, и тут дьяк Тихонов объявил троим осужденным на смерть, что их велено казнить, так как они государю не радели, изменили, целовали крест литовскому королю, наряд и зелье отдали ему без государеву указу. Князьям же Прозоровскому и Белосельскому сказать, что они целовали королю крест вместе с Шеиным по записи, в которой было только одно королевское имя, а «государского имяни не написано», и за то достойны смертной казни; но государь, по просьбе царицы и своих чад, за прежнюю службу и за то, что по показанию ратных людей русских и немецких раденье Прозоровского было, но Шеин его «до большого промысла не допустил», а Белосельский был болен — от смертной казни их освободил. Иван Шеин наказывался за преступление своего отца. Затем были высчитаны вины и остальным осужденным. Дьяки Дуров и Карпов избавлены от наказания потому, что Шеин держал их в неволе и ни в чем не слушал. После того осужденных на казнь, то есть Шеина и двух Измайловых, отвели за город (из Кремля) на Пожар (Красная площадь). Здесь у плахи перед народной толпой дьяк Дмитрий Прокофьев громко читал список судной грамоты, в которой довольно подробно исчислялись их вины: как Шеин вел себя при отпуске на целованье руки государя, как он медлил и терял время в Можайске и Дорогобуже, несмотря на многократные понуждения от государя