потому что с каждым шагом Татики ее утробу терзает боль, – беда назревает.

Под мальвой отдыхает мальчишка-работник в компании шофера-американца. При виде нее мальчик тут же принимается стричь жалкую живую изгородь. Шофер говорит: «Buenos días, doña Tatica»[86] – и приподнимает шляпу. Татика высоко вскидывает голову, чтобы он знал свое место. Прямо перед ней Casita № 6 – постоянный домик дона Виктора. Работает кондиционер. Татике придется колотить в дверь с силой, которой у нее нет, чтобы ее стук услышали.

На пороге она замирает.

«Канделарий», – умоляет она, поднимая кулак, чтобы постучать, потому что жжение увеличивается.

– Urgente! – кричит она, имея в виду уже собственное состояние, потому что все ее тело пылает обжигающей болью, как если бы на ней загорелось это огненно-красное платье.

Кто-то колотит в проклятую дверь.

– Teléfono, urgente, señor Hubbard[87].

Вик, не сбиваясь с ритма, откликается: «Un minute»[88] – и сначала кончает. Он качает головой, глядя на хихикающую милашку, и говорит:

– Excusez, por favor[89].

Половину времени он не знает, пользуется ли испанскими словечками, которых набрался на ускоренном курсе ЦРУ, латынью, выученной в подготовительной школе, или университетским французским. Но в «Парадизе» все равно говорят только члены и доллары.

Прибыв в эту маленькую горячую точку, Вик не сразу понял, насколько горячей она окажется. Не мешкая он навестил своего бывшего одноклассника Мундо, отпрыска одной из старинных богатых семей, которые отправляют своих детей в американские подготовительные школы, а мальчиков еще и в университеты. Старый товарищ со всеми его познакомил, и вскоре он уже знал каждого смутьяна из верхушки общества, которого можно было привлечь к делу революции по заданию Государственного департамента. Парни свели его с Татикой, и с тех пор она поставляет ему девочек в его вкусе – горячих малышек, темненьких и сладких, как чашечки cafecito, настолько полные проклятого кофеина и островного сахара, что полдня трясешься.

Вик быстро одевается и тут же мысленно погружается в работу.

– Hasta luego[90], – говорит он, помахав севшей и мило надувшейся девочке. – Будь умницей, – шутит он.

Она игриво поднимает свой маленький подбородок. Ей-богу, они такие очаровашки.

Он открывает дверь, и в его руках оседает двухсотфунтовая Татика. Подняв глаза, он видит за ее плечом бегущих к нему на подмогу шофера и мальчишку-работника. За его спиной, сквозь рев кондиционера, он слышит, как девочка выкрикивает имя доньи Татики, словно призывает ее обратно из адской бездны боли, и Татика закатывает глаза и приоткрывает рот.

– Teléfono, urgente, Embajada[91], – шепчет она дону Вику, и он уходит, передав женщину с рук на руки ее работнику.

Первым делом Вик отправляется в дом Мундо, поскольку звонок поступил от Кармен, и находит ее в патио, где за большим столом обедает бесконечный выводок детей. Кармен бросается ему навстречу.

– Gracias a Dios, Vic[92], – говорит она вместо приветствия.

Эта дамочка – настоящая конфетка, да и ножки неплохие. К сожалению, монашки добрались до нее еще в юности, и Вик несколько раз отчаянно клевал носом под уроки катехизиса, выдаваемые за застольные беседы. Он спрашивает себя, не написано ли у него на лбу, где он только что побывал, и улыбается, вспоминая милую малышку немногим старше некоторых из сидящих за столом маленьких сирен.

– Дядя Вик, дядя Вик! – приветствуют его они.

«Честное слово, привяжите меня к фонарному столбу», – думает он.

Он быстро обводит взглядом стол. Мундо нигде не видно. Может, ему пришлось укрыться во временном чулане, который Вик посоветовал соорудить ему и остальным? Он успокаивающе улыбается Кармен, чья ответная улыбка больше похожа на гримасу страха.

– В кабинете, – направляет она его.

Дети без умолку зовут дядю Вика к своему обеденному столу, который им не разрешается покидать. Он походя машет им и говорит:

– Так держать, отряд!

И слышит, как Кармен кричит ему в спину:

– Вик, ты уже ел?

Ох уж эти латиноамериканки! Даже когда кругом летают пули и падают бомбы, они позаботятся, чтобы у тебя был полный желудок, выглаженная рубашка и свежий носовой платок. Именно это делает славных девушек из приличного общества прекрасными хозяйками, а девочек из заведения Татики – такими услужливыми любовницами.

Он стучит в дверь, называет свое имя, ждет и повторяет его еще раз, только громче, потому что работает кондиционер. Дверь зловеще открывается словно сама по себе, поскольку никто его не впускает. Он входит, дверь за ним закрывается, щелкает предохранитель пистолета.

– Полегче, ребята! – говорит он, подняв руки, чтобы показать, что он их невооруженный бесхитростный товарищ.

Все жалюзи закрыты, а мужчины стоят в разных концах комнаты, будто заняв наблюдательные посты. Из-за двери выходит Мундо, а дерганый Фиделио стоит возле книжного стеллажа, доставая и ставя на место книги, как если бы они были рычагами, способными обеспечить им благополучный побег в эту пугающую минуту. Матео сидит на корточках, словно разжигая костер. Остальные парни застыли каждый у своего окна. Господи, они похожи на стайку напуганных кроликов.

– Мы думали, это тайная полиция, – говорит Мундо, объясняя, почему достал пистолет.

Он выдвигает для своего товарища стул. На стульях в его кабинете стоит эмблема их альма-матер Йеля, название которого, насколько заметил Вик, вся семья произносит как «Джейл».

– Что случилось? – с сильным акцентом спрашивает Вик по-испански.

– Проблема, – говорит Мундо. – С большой буквы «П».

Вик кивает.

– Мы приступаем, – сообщает он собравшимся. – Operacíon Zapatos Tenis[93].

А потом он делает то, что всегда делал еще с тех пор, как был мальчишкой и заварилась каша в Индиане: хрустит костяшками пальцев и улыбается.

Карла и Сэнди обедают дома у тети Кармен, и это не нарушает правила, потому что, во-первых, мами, округлив глаза, сказала им «БРЫСЬ!», а во-вторых, по правилам, если они не наказаны, можно есть дома у любой из тетушек, если сначала предупредить мами, а мами, опять же, сказала им «БРЫСЬ!», а они уже почти час как должны были пообедать дома.

Что-то неладно, как когда мами неожиданно входит и они быстро прячут то, что она не должна увидеть, а она зажимает нос пальцами и говорит: «Чую подвох». Что-то неладно: приехав на обед, дядя Мундо даже не присел и отправился прямиком к себе в кабинет, а потом приезжают все дяди, как будто готовится вечеринка или большое семейное решение насчет пьянства мамиты или дел папито, когда он в отъезде. Тетя Кармен подпрыгивает всякий раз, как звонят в дверь, а вернувшись, задает им тот же вопрос, который уже задавала: «Значит, вы играли в статуи, когда пришли двое мужчин?» Мундин тараторит про пистолет, который ему дали подержать. Всякий раз, как он упоминает о пистолете, Карла видит пробегающую по телу тети дрожь, как когда в горном домике сквозит и все тети носят красивые шали. Но сегодня так жарко, что детям разрешили искупаться в бассейне прямо перед игрой в статуи, и тетя говорит, что если они будут очень хорошо себя вести, то, возможно, смогут поплавать еще раз, когда переварят обед. Два купания за один день, а тетя дрожит в такую жару. Происходит что-то неладное.

Тетя звонит в маленький серебряный колокольчик. Приходит Адела, убирает все тарелки и подает сладкое, которое всегда включает в себя коробку конфет «Рассел Стовер» с нарисованным бантиком. Пока коробка ходит по рукам, надо на глазок прикинуть, в какой конфетке будет орешек, в какой карамелька, а в какой кокосовая начинка, чтобы не откусить какую-нибудь мягкую серединку, которую захочется выплюнуть.

Коробка почти закончилась, потому что в последнее время никто не бывал в Штатах и не покупал шоколадки. Папито и мамита, как обычно, уехали сразу после Рождества, но до сих пор не вернулись. А уже август. Мами говорит, что это из-за здоровья мамиты, которой надо показываться специалистам, но Карла слышала, что папито ушел со своего поста в ООН и теперь его не очень-то любят в правительстве. Время от времени прикатывают guardias на рычащих джипах и окружают дом