Инесса Викторовна стояла со свертком поменьше и пытливо смотрела на меня.

– Знаете, милочка, я подумала, что такую ценную вещь, можно сказать семейную реликвию, я никак не могу отдать вам в обмен на какой-то пустяковый столик. Возьмите, я принесла вам ковер поменьше, он тоже довольно миленький. Он у нас не больше двенадцати лет, почти совсем новый.

– О, – воскликнула я с воодушевлением, – какая прелесть! Вы обладаете потрясающим вкусом, Инесса Викторовна! Это настоящее произведение искусства! Конечно, забирайте свой первый коврик и давайте мне этот. Он замечательно будет гармонировать с моими обоями!

Естественно, я несла полную чушь, но мне уже было все равно, требовалось как можно скорее отвязаться от милой пани и заняться самым насущным делом – учебниками. Тут моя соседка посмотрела на меня еще более подозрительно, чем в тот раз, свернула первый из своих ковриков и пошла к себе. От усталости я присела на пуфик в коридоре и стала тупо смотреть на входную дверь. Как оказалось, не зря. Буквально через минуту опять затрезвонили в дверь. В проеме стояла с высокомерно-обиженным видом пани Ганевская, держа под мышкой мой столик.

– Знаете, милочка, – сказала она, – я передумала. Ваш столик совсем не так хорош, как мой чудесный коврик, я просто не могу себе позволить поменяться с вами. Потомки не простят мне такого предательства. Это будет неправильно. И мой муж сказал мне, чтобы я оставила коврики дома, на своих местах. Он так привык к ним, что будет жутко расстроен их исчезновением.

– О, как жаль, милая Инесса Викторовна, – воскликнула я, всплеснув руками, – я уже успела привязаться к дивному узору на вашем потрясающем коврике. Мне будет его безумно не хватать.

– Ничего, милочка, вы всегда можете зайти ко мне в гости и полюбоваться им. Я вам разрешаю.

Сгрузив в коридоре мой столик, соседка проворно подхватила коврик и кинулась наутёк. Очевидно, она думала, что я буду долго уговаривать ее оставить мне свой раритет.

Не могу сказать, что в тот момент мне было смешно. Вернее, совсем не было. Пани Ганевская произвела на меня такое мощное впечатление своими обменами, что я задумчиво прошагала на кухню, чтобы сварить себе кофе. Где-то минут через пятнадцать раздался очередной звонок в дверь. За ней стояла, нет, не пани Ганевская, а моя преподавательница, но почему-то в старом ватном тулупе, в валенках и в компании с каким-то странным небритым мужчиной, в руках которого был коричневато-серый картонный чемодан с железными углами по краям, поцарапанный и побитый долгими путешествиями. Надо вам сказать, что до этого я общалась с Кларой Марковной только по телефону и не знала, как она выглядит.

– Здравствуйте, – поздоровалась я. – Проходите, я вас давно жду.

Молча кивнув, мои гости прошли в туалет и стали там копаться, чем-то громко стучать и шуршать. Удивлению моему не было предела, но я постаралась не обращать на это внимания. Люди из аэропорта, мало ли, дорога опять-таки длинная… Почему она только не предупредила меня, что будет не одна? Может, просто не успела? Иногда у людей разные ситуации возникают. Все же могла бы и с дороги позвонить. Что они там делают?

Тем не менее, когда странная пара вышла из туалета, я радостно распахнула объятия и вскричала:

– Ну давайте же обедать! Я тут борщичку сварила, котлеток нажарила. К столу!

Мужчина и женщина переглянулись и отрицательно помотали головой.

– Ну, тогда отдохните с дороги, – с энтузиазмом продолжала я, – я вам чистое белье уже постелила и комнату отдельную приготовила. Не стесняйтесь, раздевайтесь, проходите. Позвольте-ка мне ваш чемоданчик. – С этими словами я вцепилась в старый потертый чемодан в руках мужчины.

Тот, с ужасом поглядев на меня, попятился к двери и потянул чемодан на себя. Женщина постаралась держаться к нему поближе, очевидно, чтобы отвоевать дорожную кладь при необходимости. Тут зазвонил телефон. Я побежала взять трубку в комнату и поэтому отпустила ручку чемодана, а странная пара резво выскочила в коридор, испуганно хлопнув дверью.

– Аленушка, – сказала в трубку моя мама, – я забыла тебя предупредить, что тебе сантехников вызвала, у тебя же туалет засорился. А то приедет твоя преподавательница, а туалет не работает, неудобно получится!

– Спасибо, мама, – ответила я, – они только что ушли. – И разразилась гомерическим хохотом.

Успокоилась я только к приезду Клары Марковны. Но когда раздался звонок в дверь, то к ней я кралась на цыпочках, как партизан, и долго смотрела в дверной глазок, прежде чем с опаской в голосе тихо спросить:

– Кто там?

Все было очень плохо, хуже, чем можно себе представить. С работой у меня все как-то не складывалось, и оказалось, что не вся солнечная Болгария – это курорт. Уехав с мужем в Софию, я надеялась как-то устроить свою судьбу, сделать карьеру, получить приличную работу, но постепенно выяснилось, что это почти невозможно. Мои многочисленные статьи, рецензии, интервью печатались в русских и болгарских изданиях, но денег это приносило ничтожно мало. Некоторые из моих «доброжелателей», тех, кто устраивал мне публикации, потом подписывали их своим именем, и ничего поделать было нельзя. Кто поверит начинающему музыкальному критику, тем более иностранке? У меня опускались руки. Поддержать было некому. Мы с мужем Бояном жили на таване – чердаке, в котором для бедных сдавались комнаты в мансардах. Наша была довольно большая, метров пятнадцать. Маленькое, узенькое наклонное окошко показывало рваный клочок неба, словно в насмешку над моими творческими потугами. Когда шел дождь, из щели окна прямо на мою постель капала вода. Кровать пришлось переставить в другое место, но теперь я не видела даже этого клочка. В комнатушке ютились две железные кровати, старый пузато-помпезный шкаф, маленький журнальный стол с двумя потертыми, но еще вполне пригодными креслами и двухконфорочная электрическая плитка, на которой мы готовили себе еду. Часто электричество отключали, вернее, его и включали-то на пару часов в день, и в эти благословенные часы можно было расстараться и быстро разогреть себе еду или сварить суп. Холодильника у нас не имелось, да он и не был нужен. Зимой мы клали продукты в авоське за окошко прямо на крышу, а чтобы их не склевали голуби, заворачивали в несколько слоев газеты или помещали в старую железную кастрюлю. Летом покупали еду в маленьких кафе или брали в магазинах не портящиеся без холодильника продукты: сухие галеты, консервы, фрукты. Туалет с ванной – один на десять комнат, и, как правило, чтобы туда попасть, приходилось долго ждать своей очереди. Вода в кране, естественно, только холодная. И мылись, и стирали кое-как. К тому времени мы с мужем уже прожили девять лет вместе и как-то отдалились друг от друга. Не знаю, что стало этому причиной: то ли скука, то ли тяжелая жизнь и непрестанная работа и бесплодные попытки изменить жизнь в лучшую сторону, то ли что-то еще. Боян уставал на работе и на все мои предложения куда-нибудь сходить отвечал отказом, предпочитая в выходные сидеть перед телевизором, смотреть футбол и пить пиво. В мою душу постепенно вкрадывалась тоска. Когда человеку хочется летать, а он, совсем как тот уж в «Буревестнике» Горького, все ползает и ползает, начинаешь думать, что лучше оказаться раненым, но соколом. От скуки и отчаяния я завела на стороне совершенно никчемный роман, который помогал мне хоть как-то держаться на плаву, чувствовать себя женщиной. Правда, я быстро поняла, что это лишь ненужный груз, потому что человек этот, Младен, не мой, мы говорили с ним «на разных языках». Это раздражало. По мне лучше не иметь никаких отношений, чем быть связанной с человеком, который не приносит в твою душу радости и мира, романтики и вдохновения. Не знаю, что он во мне нашел, потому что обращалась я с ним достаточно пренебрежительно. Сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне чуть-чуть стыдно. Но только чуть-чуть. Нельзя ведь позволять человеку садиться тебе на шею, а если позволяешь, значит, виноват сам. Помню, один раз я потащила Младена с собой на концерт, после которого мы должны были встретиться на фуршете с дирижером и его оркестром. Я заранее попросила Младена надеть хороший костюм, это было важно. До концерта оставалось еще много времени, и мы решили погулять по парку. Обычно я всегда беру с собой газету, чтобы постелить на скамейку, не люблю грязь, но в тот раз взяла только один листик, потому что в мою дамскую сумку много не помещалось. Когда мы встали – времени оставалось в обрез, – Младен повернулся ко мне спиной, и я увидела, что весь его новый костюм разрисован белыми полосками – скамейка оказалась свежеокрашенной. Мне захотелось плакать, настолько по-шутовски это выглядело. Когда же, буквально через секунду, ему на плечо нагадила какая-то птица, я рассвирепела окончательно.