– Что за вести? – Мистина повернулся к нему.

– Угры далеко на полудень ушли, к фрягам, а баварский князь Генрик в их земли пришел ратью. Олег и Земомысл вместе вошли в Моравию.

– Я знаю, он ведь и этой весной просил у Ингвара дружины, – кивнул Мистина. – Но нынче весной сам Ингвар ушел в степь и помочь своему племяннику не смог. Не возьмусь предсказать будущее, но сдается мне, у родича нашего Олега Моровлянина иные будут заботы, кроме как ваше мыто считать… А как вернутся угры от фрягов да оборотятся в нашу сторону – и вовсе не до мыта станет.

Маломир хотел еще что-то сказать, но передумал и вновь принялся за брагу. Он и так был слишком пьян, и его отяжелевший язык не поспевал за мыслью хитроумного Мистины. Однако хмурый вид старшего князя ясно давал понять, что беседой этой он не удовлетворен и мыслей своих не оставил.

Мистину это не огорчило: он приехал сюда вовсе не для того, чтобы радовать древлянских князей.

А с дальнего конца, где сидели Свенгельдовы отроки и окрестные жители из простых, уже слышался шум перебранки.

– Кончился ваш век! – кричали древлянские отроки. – Теперь мы вас подвинем с земли-то нашей!

– Задницу свою подвинь!

– Сдох вупырь ваш, скоро сами все за ним пойдете во сыру-землю!

– Да мы таких, как вы, с кашей ели!

– Смотри не подавись!

– Теперь князья наши как дадут вам под зад, полетите обратно в свой Киев!

– Да без наших дружин вас угры в два счета всех попленят и хазарам продадут.

– Да под хазарами жить краше, чем под вами!

– Блудные вы бабы, а не мужики – только ищете, под кого бы лечь!

– И Киев скоро будет наш! Наши деды им владели!

– Кто такой смелый? – кричал воодушевленный Ольтур. – А ну давай, выходи!

И отдельные выкрики потонули в общем шуме потасовки.

Мистина только улыбнулся. Русские и древлянские отроки говорили друг другу примерно то же, что и они с Маломиром, только в более простых словах.

День кончался. Драчунов растащили, все уже были сыты и пьяны, земля усеяна костями и разными объедками. Заиграли рожки, воинские состязания сменились плясками. Мертвый должен уходить весело, ликовать на своей свадьбе с матерью сырой землей. Убрали с очага котлы и решетки, подложили дров, и высокое пламя ярко озаряло сотню пляшущих фигур. Одетые в белое в знак печали, вертящиеся, прыгающие, приседающие и скачущие, они сами напоминали навий, буйной радостью встречающих нового своего сородича. Гудьба, крик, топот, свист разлетались далеко окрест.

Наконец могилу закрыли. Засыпали дощатую кровлю землей, сверху развели костер. Потом, со временем, здесь поднимется курган.

Когда костер почти догорел и люди разошлись, Мистина еще долго стоял, глядя в багряные очи тлеющих углей. Его отец, вынырнувший из небытия в Ладоге, вновь ушел под землю здесь, почти на другом краю огромной державы, которая за время его долгой жизни стала гораздо более сплоченной. Усилиями его и таких, как он, разноликие земли славян, голяди, чуди, бывших хазарских данников всякого языка сшивались синими нитями больших и малых рек в единое целое, и это целое было больше всего, что в этой части света могли представить. Свенгельд не носил звания князя, но делами своими заслужил честь, чтобы курган его был высотой не меньше иного княжеского.

Вот и ушел под землю тот, кто столько лет держал на плечах хрупкий мир между Русью и Деревлянью. Дощатая крышка могильной ямы была будто дверь, которую он плотно захлопнул за собой. Мистина остался по эту сторону двери. Ему было тридцать пять, и он уже лет двадцать привык полагаться на себя и думать своей головой. Но сейчас ему казалось, что темный небосвод, из-под которого выскользнула одряхлевшая опора, слишком сильно давит на его плечи.

* * *

Назавтра в гридницу набились все, кто причислял себя к дружине Свенгельда: семь десятков отроков, торговые люди, оказавшиеся в эту пору дома. Когда Мистина вошел, свободного места почти не было: старшие стояли за столами, молодежь – у них за спинами на помосте, где обычно спали, сидели на полу между очагами. Пусто было лишь возле среднего очага и перед осиротевшим хозяйским сиденьем.

И на этом свободном месте стоял Сигге Сакс с большим посеребренным рогом в руках.

– Мы выслушали вчера твое родословие, – сказал он Мистине, когда тот подошел, – хотя едва ли кто из нас нуждался в этом. Теперь, когда поблизости больше нет лишних ушей, мы, дружина Свенгельда, объявляем: мы готовы признать тебя, Мстислав сын Свенгельда, его наследником и нашим вождем. Готов ли ты принять от нас этот рог и взойти на его место?

Мистина подавил вздох. Он знал, что придется отвечать на этот вопрос, но надеялся, что не так скоро.

А Сигге вовсе не собирался давать ему много времени на раздумье. Его вопросительный взгляд был остер и холоден, как клинок. Этот клинок десять лет назад послужил Ингвару и Мистине в таком деле, о каком они не любили вспоминать.

– Не будем так спешить, други мои. – Мистина окинул взглядом собравшихся, и выжидающие взгляды почти двух сотен глаз пронзили его, точно невидимые стрелы. – Вы предлагаете мне слишком важное соглашение, чтобы его можно было заключить, не обсудив условий.

– Мы знаем тебя, – ответил ему Эллиди. Он стоял возле Сакса, уперев руки в бока и выставив внушительный живот, обтянутый красновато-коричневым шелковым кафтаном. – Иные из нас знают тебя по двадцать лет. У меня вот за эти годы ни разу не возникло сомнений, что ты – сын своего отца. Ты понимаешь, о чем я. Нам было нечего желать, пока был жив Свенгельд. Нас боялись древляне, нам завидовала киевская дружина. Когда Ченгеле, человек князя Зольты, ехал к печенегам сватать невесту для Такшоня, он пил у нас и говорил, что угры и их вожди уважают Свенгельда не меньше, чем любого из князей Руси. А когда год спустя Сабанай-бек и Тонузоба везли ее туда, они тоже были у нас и менялись дарами со Свенгельдом, как равные с равным. Мы не хотим, как говорили у меня на родине, скатиться с перины на солому. Нам нужен вождь, который сумеет сохранить все, чего мы добились. И мы верим, что ты не посрамишь памяти своего отца.

Мистина еще раз окинул взглядом гридницу. На всех лицах отражалась поддержка этой речи и ожидание, что он скажет «да».

– Давайте сядем и поговорим, как разумные люди, – предложил он и первым направился к столу.

На сиденье своего отца он даже не взглянул. На второе почетное место, напротив хозяйского, – тоже: при пустом первом его как бы не было.

Мистина сел, перед ним расселись старшие хирдманы.

– Поскольку здесь нет чужих ушей, я буду говорить прямо, – начал он. – Мой отец заслужил право самовластно управляться в Деревляни, и я не сомневаюсь, что вы, его дружина, заслужили все те блага, которые он вам давал. Но те из вас, кто в последние годы бывал в Киеве, знают, как этому «радовалась» Ингварова гридьба, а заодно тамошние бояре и боярцы. Я-то знаю, сколько сил мне и Ингвару приходилось прикладывать, чтобы отца не тревожили в его владениях. Нам не раз приходилось уводить людей в дальние походы, – то вверх по Днепру на смолян, то вниз на печенегов, – лишь бы они не посматривали в сторону Припяти и не считали ваши доходы. И не делили их между собой… Но никто не вечен. Есть вещи, которые человек уносит с собой на тот свет, – и я имею в виду не цветное платье и дорогое оружие. Иной раз человек уносит с собой права, которые давались только ему и не могут быть переданы по наследству.