Пусть устройство собственно ремонтной части определяется закупленной у Fiat технологической линией, но гигантский масштаб мог быть оправдан только централизованными поставками запчастей. Комбинация ремонтного цеха с шоу-румом в треугольной башне и элегантными помещениями для клиентов – весьма специфическая. Вряд ли в мире найдется автомастерская, над декором которой трудились лучшие монументалисты. Возможно, в пропорциях прямоугольника основного объема, на крышу которого могут заезжать автомобили, и присутствии внутреннего пандуса сказались впечатления от посещения туринского завода Fiat (архитектор Джакомо Матте-Трукко, 1916–1923), которым восхищались еще футуристы, но в гораздо большей степени пластическая композиция здания – дань отечественному авангарду.

Вытянутая пластина, над которой парит равносторонний треугольник, смещенный к одному концу и острым носом выдвинутый за край, – чисто супрематическая композиция, оммаж Малевичу, кумиру вхутемасовской юности архитектора Павлова. Это «планита для землянитов», приземлившаяся у пересечения Варшавского шоссе с МКАД, воплощенная мечта о новой жизни, которая начнется с обретением невообразимой прежде свободы передвижения. За стеклянными стенами треугольной башни открывались далекие перспективы не только на город, но и на подмосковные леса – превью того, куда смогут добраться автомобилизированные путешественники.

Устройство башни. Макет

Проект интерьера административной части

Здесь же, на границе города и природы Павлов спроектировал жилой комплекс, который должен был составить ансамбль со СТОА, акцентировать своими вертикалями ее горизонтальность. Жить в составленных в подкову башнях с гаражами внизу должны были сотрудники Мосавтотранса, в числе первых обзаведшиеся личными авто. Поселившись здесь, они могли бы получить лучшее от двух миров: когда надо – едешь по шоссе в центр, а хочешь – отправляешься на природу. Тогда никто не смог бы вообразить, что Варшавское шоссе большую часть суток будет стоять в пробках, но от планов строительства жилья на отшибе транспортное ведомство все же благоразумно отказалось.

Сама СТОА работала не совсем как задумывалось. Демонстрационный зал не имел смысла: когда подходила многомесячная очередь на приобретение машины, людям приходилось брать то, что имелось в наличии, не выбирая цвет или комплектацию. В цех запчасти поступали с перебоями и нередко бракованными, ремонт был долгим и дорогим. Граждане быстро учились самостоятельно чинить поломки, и возня с машиной, своей или соседской, превратилась в популярный вид мужского досуга. Выручали и умельцы-частники, с началом перестройки легализовавшие свои мастерские. Когда в страну хлынул поток иномарок, гигантские централизованные станции техобслуживания, которых в Москве было всего три, окончательно уступили инициативу частному автосервису.

Фото 1970-х годов

Проект жилого комплекса возле СТОА. Макет

СТОА превратилась в анахронизм, необъяснимо монументальный памятник ушедшей цивилизации. Ремонтный цех, поделенный между множеством мелких предприятий, по инерции работает по прямому назначению, пространство башни нашло новую функцию, став площадкой для картинга, но от былого гламура ничего не осталось. Эффектный спиралевидный пандус темен и грязен, росписи Васильцова и Жарёновой выпилены из стен и распроданы. И, самое печальное, владелец не планирует приводить здание в порядок, а наоборот, хочет его снести, чтобы построить на освободившемся месте торговый центр. Даже проект уже готов – увы, не идущий ни в какое сравнение с павловским.

41. Жилой дом на Беговой улице 1967–1978

АРХИТЕКТОРЫ А. МЕЕРСОН, Е. ПОДОЛЬСКАЯ, М. МОСТОВОЙ, Г. КЛИМЕНКО

ИНЖЕНЕРЫ Ю. ДЫХОВИЧНЫЙ, Д. МОРОЗОВ, Б. ЛЯХОВСКИЙ

БЕГОВАЯ ул., 34

ДИНАМО

Самый художественно выразительный из экспериментальных жилых домов 1970-х годов соединяет черты, заимствованные у Ле Корбюзье, с находкой Оскара Нимейера

Этот дом, спроектированный теми же архитекторами, что и жилой комплекс «Лебедь» [32], – одна из московских версий Жилой единицы Ле Корбюзье. Подобных многоэтажных пластин на опорах было построено несколько: 17-этажные дома на проспекте Мира, 110 (Виктор Андреев и Трифон Заикин, 1965–1966), и на Смоленском бульваре, 6–8 (Трифон Заикин, В. Белаев, В. Меламед, 1967), 25-этажный на проспекте Мира, 184, корп. 2 (Виктор Андреев, Трифон Заикин, 1968), а также дом на Большой Тульской улице [65]. Меерсон и Подольская, следуя ограничениям советских норм, не экспериментируют с объемными и планировочными решениями жилых ячеек: одно- двух- и трехкомнатные квартиры вполне обычные, одноуровневые, и входы в них ведут из подъездов, а не из «внутренних улиц» – коридоров. Зато снаружи дом на Беговой чрезвычайно оригинален.

План 1-го этажа

Так же как у марсельского прототипа, его опоры и трапециевидное дно отлиты из монолитного железобетона. Этот метод, редко допускавшийся в советском строительстве, позволяет делать форму скульптурной, и Меерсон этой возможностью воспользовался вполне – граненые трапециевидные ножки очень выразительны. Но и выше пластичность корпуса не ослабевает. В отличие от более ранних московских собратьев, не очень-то отличающихся от обычных многоподъездных жилых домов, дом на Беговой как будто покрыт панцирем: панели его стен состыкованы не в одной плоскости, а внахлест, так что край верхней прикрывает нижнюю. Архитекторы объясняли это стремлением избежать промокания и продувания межпанельных швов. В панельном строительстве это действительно нередкая беда, а в данном случае риск усиливался тем, что строительство велось хозяйственным способом, то есть силами машиностроительного завода «Знамя труда», для работников которого предназначался дом.

Было рациональное объяснение и у округлых башен, придающих обычному многоквартирному жилью сходство с замком: вынесенные за пределы корпуса лестницы в случае пожара не задымляются, и потому безопаснее обычных. Но это все отговорки для принимающих инстанций, а подлинные резоны для отступления от общепринятой практики – художественные. И именно это вызвало негативную реакцию критики. Отнюдь не глупый Василий Симбирцев, вхутемасовец, после войны руководивший восстановлением Сталинграда, возмущался на страницах журнала «Строительство и архитектура Москвы»: «Стройка, несмотря на оправданность замысла, оставляет впечатление неудовлетворенности. Что же сделало этот дом таким одиозным? Если ответить кратко – эстетизация тяжести: все громоздко, все массивно. Неуместно также стремление к “оригинальности” и “непохожести”, что и привело к целому ряду сомнительных решений, воспринимающихся как формотворчество, не связанное с функциональным назначением». Симбирцеву ли было не знать, что́ такое нефункциональное формотворчество, – именно таков Театр Красной армии, спроектированный им вместе с Каро Алабяном в виде пятиконечной звезды.

План типового этажа

Андрей Меерсон явно хотел быть непохожим на своих отечественных коллег и при этом стремился к сходству с зарубежными, уже давно разрабатывавшими именно эстетику тяжести и