– Я их выращиваю и продаю в рыболовные магазины как наживку. Обычно их берут по два доллара за дюжину, а продают по четыре.

– Вот не думал, что сверчки пользуются таким спросом.

Энни слегка наклонила голову.

– Отдыхающие любят ловить рыбу на сверчков, вот мы с тетей Сисси и придумали выращивать их на продажу. Я уже год этим занимаюсь.

Я снова кивнул и отвел взгляд от кишащего сонмища.

– Летом я каждый месяц продаю около десяти дюжин, иногда – пятнадцать. Это от двадцати до тридцати долларов в неделю, а мне летом почти нечего делать. – Энни посмотрела на меня и улыбнулась. – К тому же это совсем легкая работа, правда?

– Точно.

– В этом году я на одних только сверчках заработала почти шестьсот долларов. А здесь, в этом ящике, их тысячи на́ две – если только не передохнут.

– Дорогой ящичек!

– Да уж! – Энни заглянула в садок. Некоторое время мы в молчании созерцали живой хаос, потом девочка добавила:

– Вообще-то, если подумать, даже странно…

– Что странно?

– Что мне приходится продавать сверчков, чтобы купить на эти деньги чье-нибудь сердце.

– Да, можно смотреть на дело и так.

Мы вместе стали спускаться по лестнице, и хотя в ней было совсем мало ступенек, когда мы добрались до причала, у Энни дрожали ноги, а на лбу проступила испарина. Я завел двигатель и стал ждать Синди, которая, заслышав работающий мотор, выбежала из кухни, на ходу вытирая руки полотенцем. Пока она спускалась, я поднял Энни на руки и посадил в лодку. Притворяясь, будто поправляю на девочке спасательный жилет, я одной рукой нащупал пульс лучевой артерии.

Энни посмотрела на меня снизу вверх. Она приподняла брови, а следом стала подниматься, наполняясь воздухом, и ее грудь. Этот вдох был, скорее всего, намеренным: так Энни могла бы вздохнуть по просьбе врача, собирающегося выслушивать ее с помощью стетоскопа, вот только сейчас никто ни о чем ее не просил, и я невольно насторожился. Я много раз слышал, как точно так же вздыхает Эмма, знал, что это стоит ей огромных усилий. Но вот девочка выдохнула и даже заулыбалась от удовольствия: должно быть, это было очень приятно – хотя бы в течение двух-трех секунд не задыхаться и не испытывать недостатка воздуха.

Заглушив двигатель, я продекламировал нараспев:

Стрелу из лука я пустил,

Не знал я, где она упала;

Напрасно взор за ней следил,

Она мелькнула и пропала.

На ветер песню бросил я:

Звук замер где-то в отдаленье…

Куда упала песнь моя,

Не мог сказать я в то мгновенье.

Немного лет спустя, потом

Стрела нашлась в сосне у луга,

Свою же песню целиком

Нашел я в теплом сердце друга[46].

Энни снова подняла брови, снова с усилием втянула воздух – и снова осела внутри своего спасжилета.

– Это опять Шекспир? – спросила она с улыбкой.

– Нет, – ответил я. – Это Лонгфелло.

Синди улыбнулась и, сев в лодку, в свою очередь глубоко вдохнула свежего речного воздуха. Вся разница между ней и Энни заключалась лишь в том, что с каждым вдохом она получала свою порцию кислорода, а девочка – нет. Откинувшись на спинку сиденья в среднем кокпите, Синди запрокинула голову, так что ее волосы рассы́пались по полированной деке, а в стеклах темных очков отразились небо и редкие барашки облаков. Глядя в зеркальце заднего вида, я машинально отметил, что сегодня Синди выглядит иначе: удобную, сугубо утилитарную одежду, в которой я видел ее на прошлой неделе, она сменила на короткие джинсовые шортики – было похоже, что она сама отхряпала их от штанин, – и на белую хлопчатобумажную блузку с коротким рукавом. На ногах у нее были пляжные сандалии, на голове – бейсболка с эмблемой «Джорджия бульдогс». Этот наряд не только придавал Синди вид человека, который собрался насладиться давно заслуженным отдыхом, но и позволил мне как следует рассмотреть ее фигуру, которая прежде была скрыта просторной ковбойкой и потертыми джинсами. Сейчас Синди меньше всего походила на кассиршу из провинциального универмага, и я поймал себя на том, что мне очень трудно ее не разглядывать. Я, впрочем, надеялся, что она этого не заметит.

У трансмиссии «Велвет драйв» есть только три положения: вперед, назад и нейтральное. Как и большинство катеров, «Хакер» набирал скорость не за счет переключения на более высокие передачи, а за счет увеличения числа оборотов двигателя. Рукоять коробки передач, с помощью которой трансмиссия переключалась в одно из трех упомянутых положений, торчала из настила палубы прямо перед Энни. Показав на него девочке, я попросил ее мне помочь.

– Сейчас нам нужно плыть вперед, так что возьмись за рычаг, слегка утопи, а потом толкни вперед. Поняла?

Энни утвердительно кивнула и, ухватившись за рычаг обеими руками, попыталась сдвинуть его с места, но это оказалось нелегко. Тогда девочка зажмурилась, еще крепче вцепилась в рукоятку и толкнула рычаг изо всех сил. Механизм негромко щелкнул, и мы на малом ходу двинулись вниз по течению Уайлдкет-Крик. По пути к бухте мы миновали несколько очень солидных домов, которые выросли на берегах ручья за последние лет десять, все ближе и ближе подступая собственно к озеру. Энни изо всех сил вертела головой, разглядывая открывавшиеся слева и справа картины. Наконец она посмотрела на тетку, затем на меня.

– Я еще никогда здесь не бывала!

Как можно жить почти у са́мого озера и ни разу на нем не побывать, удивился я, но тут же устыдился собственных мыслей. Глупый вопрос, конечно.

– Куда бы вы хотели попасть в первую очередь? – спросил я.

– Туда. – Энни показала на юг, и я переложил руль, разворачивая катер в нужную сторону.

Современная береговая линия озера Бертон повсеместно и довольно плотно застроена роскошными особняками, причем для большинства владельцев это второй, а то и третий летний дом. Надо сказать, хозяева особняков не прочь похвастаться собственностью: названия архитектурных стилей и имена знаменитых дизайнеров слетают у них с языка, словно затверженные стихи. Ах, наш дом проектировал такой-то… Ах, наш дом построен в таком-то стиле, характерном для такого-то исторического периода или эпохи… Я не раз это слышал; многие богатые люди, которых мне доводилось «ремонтировать», едва соскочив с операционного стола, сразу же приглашали меня в свой «летний домик» в Аспене, в Вейле, на Бермудах… или на озере Бертон. Для многих это был единственный известный им способ сказать спасибо.

В последующие два часа мы двигались по весьма извилистой траектории, ибо каждый раз, когда что-то привлекало внимание Энни, я поворачивал катер в ту сторону, чтобы она могла удовлетворить любопытство. И, надо сказать, этого времени нам вполне хватило, чтобы объехать почти все озеро. Бухта Дикс-Крик, бухта Мокассин-Крик, бухта Мюррей… Глаза у Энни сверкали восторгом, с лица не сходила улыбка. Когда же я показал ей плотину, глаза ее сделались огромными, как полудолларовые монеты, рот округлился от изумления. Синди тоже заметно расслабилась – я думаю, ей было приятно видеть улыбку на лице девочки, к тому же она была рада обществу взрослого человека.